Если к строению и форме растений Шлейсер стал уже привыкать, то цвет, по правде говоря, продолжал вызывать неприятие.
Когда он обратился за разъяснениями к Тибу, тот поведал такое, о чем кампиор никогда не задумывался. Оказывается, растения могли иметь любой цвет. И зелень может оказаться в такой палитре исключением. Почему? Дело в том, что не только хлорофилл может использоваться фитоструктурами для усваивания света, и не только цепочка: фотон — хлорофилловое зерно — глюкоза — энергия, определяет природу источника жизненной силы. А уж какое соединение жизнь возьмет за основу для обеспечения процесса фотосинтеза, зависит от эволюции. Она же следует простому правилу: растения должны брать от своего солнца максимум доступной энергии. Разные спектры звезд, различные атмосферы и исходный состав преджизненных химсоединений — все это определяет условия развития фотосинтезирующих растений. А эти условия приводят к выбору заимствования наиболее энергетически насыщенной части исходного спектра. Где-то предпочтение будет отдано чему-то из оптической компоненты диапазона, где-то из ультрафиолетовой, а где-то максимум заимствования придется на инфракрасное излучение. Цвет же листьев зависит от частоты света, которым растение неглижирует, то есть пренебрегает. В частности, хлорофилл главным образом поглощает синий и красный цвет, но отражает зеленый. На Каскадене сложились такие условия, что вместо хлорофилла в фотосинтезе участвует другая светочувствительная молекула — ретинол. Как далее пояснил Тиб, подобным способом извлечения энергии из света пользуются некоторые виды земных плеченогих и галобактерий. У первых, дыхательный пигмент гемэреторин придает крови фиолетовый оттенок. Вторые, поглощая зеленый свет, отражают фиолетовый и красный, комбинация которых, что и наблюдается здесь, кажется фиолетовой. В целом же, возможности фотосинтетических организмов в цветовом отношении не имеют ограничений — вплоть до черного цвета при недостатке инсоляции.
То же касается и цвета неба. Как известно, небесный окрас при всех равных условиях, прежде всего определяется взаимодействием разных цветов фотонов с атмосферными молекулами. И чем меньше длина волны (у голубого и зеленого цветов она, например, меньше чем у красного), тем интенсивней такие фотоны рассеиваются. Но это в теории или на примере той же Земли с ее голубым небом. Но Каскадена — не Земля. Во-первых, ее орбита в два раза больше земной. Во-вторых, спектр Даира отличен от спектра Солнца. В-третьих, состав атмосферы здесь несколько иной. В-четвертых, плотность ее тоже другая. В-пятых… В общем, Тиб насчитал еще не меньше десятка отличий, которые в совокупности и определили здесь именно зеленый цвет неба.
Уклон реки, даже несмотря на близость моря, был не мал, вследствие чего все звуки, если они и были, заглушались шумом разбивающейся о камни воды. Из живности ничего существенного не встречалось. За все время с момента посадки астрополя Шлейсер ничего крупней таракана не видел. В основном ему попадались бескрылые жуки, головастики с двумя парами лапок-плавников и прыгунцы наподобие древесных блох. Все они держались кромки воды и при малейших признаках опасности спасались бегством. Если бы не завывания, клацанье, скрипы, доносящиеся из примыкающего к станции леса, особенно по ночам, да не трофеи Арни, можно было подумать, что они — единственные обитатели этой планеты.
Его надежды, как геолога, оправдались с первых же шагов. В береговых обрывах, породных развалах и речном аллювии то и дело встречались рудные стяжения, минеральные жеоды и сростки кристаллов самых разных форм, размеров и расцветок. Как следовало из отчетов первопроходцев, в этой части Нордленда на поверхности преимущественно обнажались дифференцированные массивы габбро-передотитовой формации, что и определяло именно осмий-иридий-платиновую специализацию пород. Интуиция подсказывала: на речных щетках-ребровиках — непременно прячутся платиновые или другие редкометальные самородки.
Издалека донесся глухой взрыв. Один из возвышающихся на горизонте вулканов выбросил в небо султан черного пепла. К чему-чему, а к своенравию недр привыкнуть было невозможно.
Он поднялся на плоский увал, скрывавший конечную цель маршрута, и глазам его открылась неприглядная картина. Там, где когда-то разворачивалось гигантское строительство, царили тишина и запустение.
От подошвы вершины, на которой он стоял, простиралась огромная, в диаметре не меньше километра чаша карьера, подготовленного вскрышей к разработке. Разбросанная как попало техника, недостроенные производственные корпуса, полусобранные мостовые фермы и опоры ЛЭП, разрушенный, забитый илом акведук, из желоба которого прямо на крышу припавшего на спущенное колесо рудовоза стекала вода, ржавеющее под открытым небом оборудование — все это красноречивей слов свидетельствовало о спешке, с какой производилась эвакуация.