Как выяснилось, Совет поручил Дарбенду организовать внеплановую экспедицию к солнцу и, учитывая особое значение миссии, предоставил неограниченные возможности как в выборе средств, так и в комплектации экипажа.
Занятый делами, касающимися исключительно состояния дальних рубежей космоцива, Шлейсер мало того, что отдалился от террастианских проблем, так и вовсе утратил к ним интерес. А проблемы были. И как выяснилось со слов Дарбенда, весьма серьезные.
Около года назад солнце приблизилось к очередному макропику активности, чему предшествовало несколько выбросов, по масштабам не укладывающихся в рамки стандартов. Такие случаи отмечались и раньше, но серьезного значения им не придавалось. Во-первых, вспышки проистекали только в средних и высоких широтах, где различие в скоростях дифференциального вращения солнечного вещества или иными словами движения плазменных поясов выражено максимально. А во-вторых, координатный разброс аномальных очагов был настолько велик, что никому и в голову не приходило заподозрить в разгуле стихии признаки какой-либо закономерности. Успокаивал и тот факт, что траектории выбросов, как правило, не отличались от радиальных. Поэтому от того, что происходило, вроде бы и вреда находящимся исключительно в области эклиптики станциям не было, если не считать магнитных бурь, да потерь режимных аппаратов на диагональных и меридиональных орбитах. Вероятность же того, что Землю или какую из колоний накроет плазмоид, по всем оценкам сводилась к десяти в минус миллионной степени, что сопоставимо разве что с образованием Большого взрыва в суповой кастрюле у занимающегося стряпней Дзетла. Изначально это воспринималось как само собой разумеющееся и в какой-то мере оправдывало отсутствие у землян защитной программы.
Но за истекшие шесть месяцев случилось около десятка гипервспышек, продукты которых образовывали струи протяженностью больше радиуса юпитерианской орбиты. Но даже несмотря на то, что контакта космиян с убийственными бурями не произошло, опасность встречи с ними не только миновала, но и многократно возросла. Одни плазмоиды уже добрались до гелиопаузы, другим предстоит ее достигнуть в ближайшее время. Случилось так, что пузырь солнечной магнитосферы не выпустил за пределы замка магнитонасыщенные, утратившие запас кинетики потоки. Он только прогибался под ударами плазмы, а потом из заплутонья, как из рогатки, выстреливал ее обратно, причем по совершенно непредсказуемым траекториям. Один заряд чуть не зацепил факторию на Нереиде, но его успели нейтрализовать. Второй отрикошетил на Уран и прошел рядом с Умбриэлем.
Но последующие события еще более осложнили обстановку. На обратной стороне звезды произошла еще одна вспышка, теперь уже в экваториальном поясе. От поверхности оторвался протуберанец, скорость которого достигла полутора процента от световой. С солнцем происходило что-то неладное. Через неделю вспышка повторилась, причем на том же месте. Этот разряд тоже ушел в пространство, но его следы уже можно было наблюдать по краю солнечного диска с Земли и находящегося на траверзе Деймоса.
Специалисты всполошились. Вновь реанимировались слухи о том, что проявление активности солнца является предвестником его взрыва, причем главным доводом в пользу такого заключения послужил установленный факт: температура фотосферы растет, и за последние полтораста лет она возросла без малого на сто градусов. Профессор Джеранан из того же прим-Института со столь радикальными выводами не согласился, хотя и высказал не менее убийственное для гелиотропов предположение. По его словам, «нападение» солнца на семейство ближних планет хотя бы раз, но уже имело место. При этом он сослался на корреляцию геологических разрезов Земли, Луны и Марса, согласно которой в отрезок времени, соответствующего земному пермо-триасу, в составе накопившихся там осадочных формаций, отмечаются пласты, подвергшиеся высокотемпературной обработке. Вывод напрашивался сам собой.