Так что сегодня Имс – консультант по вопросам корпоративной безопасности, профайлер и бывший разведчик – прежде всего оставался отцом подростка.
И теперь бродил по территории древнего монастыря в поисках сувениров.
***
Задумавшись, Имс шел и шел по узкой тропинке, вилявшей вокруг разномастных построек, и сам не заметил, как вышел на окраину монастырского города – к черте, откуда виднелись туманные луга Сангкэ, такие ярко-зеленые, словно всегда были мокрыми от дождя.
Незаметно прямо под носом у Имса обнаружилась небольшая часовня, окна которой, несмотря на утренний час, ровно светились желтым. Имс уже видел такой свет в центральных залах – так горели лампады, заправленные маслом яка. Поодаль друг над другом нависали странные площадки, расположенные террасами, которые явно имели какое-то значение, но Имс не знал, какое.
Он стоял и щурился на эти террасы в пока еще розовых лучах быстро ползущего вверх солнца, как вдруг чей-то дребезжащий голос за его спиной на правильном английском языке произнес:
– Это бывшее кладбище. Трупы умерших здесь отдавали на съедение грифам.
– Вот как? – произнес Имс тоже по-английски, оборачиваясь.
Старик был еще крепок, одет, несмотря на жару, в стеганый теплый халат, и монахом, судя по всему, не являлся. Хотя кто их, тибетцев, разберет. Они хороши в плане маскировки.
– Родственники или знакомые покойного выносили труп сюда и клали на площадку. Прилетали грифы и клевали. Обычно тело разрезали на мелкие куски, а кости толкли на камнях. Чтобы грифы быстрее справились. Только трупы безродных бросались сюда целыми.
– Прекрасный обычай, – сказал Имс.
– Ты уже побывал в Большом зале сутр? – светски поинтересовался старик.
– Побывал.
– А тысячу Будд видел?
– Видел.
– А гневного Хаягриву?
– Да. Он очень гневный, – кивнул Имс.
Старик оскалился, показав острые зубы, и Имс заметил, что глаза у него странного цвета – желтые, светлые.
– И ничего не нашел? Никакой истины?
– Не нашел, – помедлив, признался Имс. – Я ищу сувенир для сына. Подарок.
Старик продолжал лыбиться, и это начинало смотреться как-то зловеще.
– Может быть, у меня есть что-то для твоего сына. Знаешь ли ты что-нибудь об игре в минг-манг?
Имс поднял брови.
– У вас она известна под названием го, – пояснил тибетец. – Но в Тибете в нее играют немного иначе.
– Я не любитель игр, – поморщился Имс.
– Эта игра тебе понравится, – убежденно сказал тибетец, и желтые глаза его стали похожи на две узенькие щелки. – Да и жарко скоро станет. Нет ничего лучше нескольких партий в минг-манг в тени сада. А сыну привезешь в подарок от меня вот эту игральную доску. Это монастырская доска, в ней пять цветов.
Тут только Имс заметил, что в руках у старика неожиданно появилась большая, покрытая лаком доска, похожая на шахматную, с оранжевыми, зелеными, синими и кроваво-красными клетками. Поверх клеток были нанесены еще какие-то контуры, но толком рассмотреть их Имс не сумел.
– Это лучше, чем секреты ближнего боя монахов, – подмигнул старик. – Это стратегия всех великих битв. Последний царь Шамбалы обязательно использует минг-манг в бою перед исчезновением этого мира и наступлением торжества истины.
– Последний царь Шамбалы, – усмехнулся Имс, сам не заметив, как последовал за собеседником меж корявых деревьев к беседке с каменным столом и каменными же скамьями. – Ну а мне-то это зачем? Время моих битв прошло.
– Кто знает, кто знает, – монотонным тоном завел тибетец, словно старую пластинку запустил. – Может быть, самые великие битвы у тебя еще впереди. Я угощу тебя яичной сметаной.
Имс снова поморщился – яичную сметану он уже попробовал в тесном рейсовом автобусе, куда на одной из остановок, в глухой деревне, ввалилась старуха в сальном ватнике и с большим чаном в руках. В чане оказалось известное тибетское лакомство – сметана из ячьего молока, и Имс соблазнился экзотикой. Сметана была очень густой, но гадкой на вкус, жутко кислой, кислее Имс ничего не встречал.
– Мы положим в нее сахар, – сказал старик, лицо его расплылось в улыбке, как жирный блин. – Целую большую ложку сладкого крупного сахара.
Тут у Имса слегка засосало под ложечкой, как если бы только теперь в него начала проникать аура этого места, тайнами и красотами которого он так откровенно пренебрег. Хитрыми путями, как подземный ручей, это аура тихо втекала в него, а сейчас Имс понял, что пропитан ею, как коварным наркотиком, который сразу и не заметишь, но потом его невозможно вытравить ничем.
А старый лис стоял и улыбался.
Делать было нечего, ослепительное небо качалось над головой, в нем кружили ястребы, а пестрая доска выглядела, наконец-то, «аутентичной вещью». От нескольких партий в каменные шашки от него не убудет, решил Имс.
И тут старик улыбнулся почти до ушей, сощурив желтые глаза.
Глава 1
За Томом всегда бегали женщины.
Всегда, сколько он себя помнил – лет, наверное, с четырнадцати, когда изредка наезжавшая к его семье в гости тридцатилетняя тетушка-оторва начала ему подмигивать, а потом соблазнила в одно серое осеннее утро в ванной.
Потом он менял девчонок, как перчатки. За Томом бегали и мужчины, а еще раньше мальчики, особенно в той закрытой частной школе, но Том не любил об этом говорить.
Каждой любовнице он отводил примерно год. Не то чтобы это был заранее рассчитанный срок, нет. Просто так получалось. Потом несколько месяцев Том жил в одиночестве в свое полное удовольствие, пока снова не случалась встреча, и тогда все повторялось – огонек вспыхивал, разгорался, некоторое время упоительно тепло горел и медленно гас.
А Том был вовсе не из тех, кто долго раздувает угли, надеясь, что пламя вновь вспыхнет. Он скорее был из тех, кто для надежности заливает угли водой.
Любовницы его точно из одного инкубатора сходили на конвейерную ленту для выбора Тома – этакие сложносочиненные куклы: независимые, обеспеченные, амбициозные, обязательно с каким-нибудь тонким бизнесом или такой же тонкой профессией: владелицы художественных галерей, страховые следователи в сфере старинной живописи, аукционисты, археологи, скульпторы, художницы… Все естество Тома не оставляло им ни единого шанса, они цеплялись за его кудрявые блондинистые волосы, прозрачные глаза, острые скулы и руки пианиста, как тонкое платье цепляется за незаметный шип. Он находил их на приемах, презентациях, вечеринках, в клубах, даже на университетских лекциях – без труда, как пчела находит цветы.
Последняя его пассия, Джейн Раннер, оказалась ресторанным критиком. Они познакомились на открытии русского ресторана MariVanna.
Джейн сравнивала каждый ресторан с театром, утверждая, что в ресторане точно так же, как в театре, человек погружается в фантазии, представляя себя кем-то другим. Тем, кого все любят, кто обладает властью, кому желают счастья и предлагают лучшее, потому что он особенный.
Они ходили в театры и слушали Шекспира, они ели самое вкусное, что мог предложить ресторанный Лондон, и Том сам не заметил, как его затянул этот ритм, как он слегка отяжелел, потерял прежний яд.
Джейн помогала ему открывать неизвестные еще в Лондоне местечки, и, если их интересы не пересекались, они публиковали свои колонки об одном и том же заведении в разных изданиях. Разумеется, колонки эти отличались по характеру, Том не опустился бы до копирования стиля своей любовницы, что за чушь.
Познакомились они на открытии русского ресторана как в раз в тот период, когда водка, борщ и косоворотки отошли в прошлое, и новая экспансия русских накатила в виде суши, буррито и бургеров с лобстером за двадцать фунтов в монопродуктовых ресторанах Зельмана. Перед этим Джейн написала разгромную рецензию в The Guardian на другой ресторан того же владельца. Она прошлась острой бритвой своего паркера по всему, что заставило ее поморщить тщательно напудренный носик: вышибала на входе, громкая музыка, дикие цены за дешевые вина, плохая кухня, проблемы с бронированием столиков...
– Ты подумай, Том, скоро сюда планирует прийти очередной русский – любитель молекулярной кухни, хотя его ресторан в Женеве не продержался и полугода… Ну какая молекулярная кухня в России, не понимаю! Молекулярный борщ, умри все живое! – фыркала Джейн.