«Эмаааайнпблааааххххх, – вдруг зашипело у него в голове, точно где-то совсем близко волны с яростью набрасывались на скалистый берег. – Эмаайнннннннннннааблаааахх….»
И яркий, одуряющий аромат цветущих яблонь вдруг накатил, и запах моря, такой явственный – Том не мог его спутать ни с чем, запах свежести, йода, соли, гнилых водорослей...
– Якорем обычно называют то, что связывает тебя с жизнью, самое крепкое, самое дорогое… – медитативно вел свою песню старик, и это начинало Тома смешить сквозь шум в голове и боль, будто какое-то презрение в нем вдруг зашевелилось, еще полусонное, как медленно поднимающий морду черный пес. – У тебя же есть хорошие воспоминания? Близкие люди? Чувства?
– Нет, – ответил Том, сжав зубы.
И правду ведь сказал.
Ну а кто? Родители умерли. Сестра давно живет в другой стране, они звонят друг другу только на Рождество и дни рождения. Джейн? Смешно. Он бы не возражал, если бы она прямо сейчас умерла.
И Том положил еще один камешек.
Ну, может, не умерла, опомнился он. Может, просто-напросто исчезла, а не ждала его вечером в спальне в «удобной, но стильной» пижаме от Frette и с неизбежным ноутбуком на коленях. Что-то ему стало недоставать воздуха рядом с ней.
Колокольчики зазвенели сильнее, и во флейту опять кто-то с силой подул. Теперь Том чувствовал сильный запах трав – и среди них был вереск, точно, он помнил его со времени своих поездок с археологами в Шотландию.
Подняв глаза, он вздрогнул – китаец молчал и напряженно в него вглядывался.
– Ты, между прочим, выиграл у меня, Том. О чем думал, когда двигал этот камень?
– Об одной женщине, – признался Том.
Старик еще больше помрачнел.
– Видать, время пришло, – сказал он. – А я надеялся, что оно никогда не наступит. Ты о ее смерти думал?
– Да, – потрясенно признался Том. – Но я же не всерьез…
– Всерьез, всерьез, – сообщил китаец, и Том вдруг с ужасом обнаружил, что он уже вовсе не похож на китайца.
Ничего восточного и миролюбивого не было в том сухом старике с белыми волосами, который сидел сейчас перед Томом. И одет он был иначе, чем раньше – в темный плащ допотопного кроя с капюшоном.
– У тебя будет якорь. Я сам тебе поставлю его, – непонятно сказал этот страшный старик. И только Том заподозрил неладное, как он выхватил из-за пазухи нож и с силой метнул Тому в грудь.
– Мы на страже этого мира, – донеслось вслед ножу шипение его владельца, совсем уж змеиное на слух Тома.
Коллинзу показалось – он крикнул так, что весь мир содрогнулся.
На самом деле он даже и вскрикнуть-то не смог – его отбросило от удара к стене, воздух из легких выбило, будто бы щелчком бога, и он мешком свалился на пол. Лежал, свернув, как беспомощная курица, голову набок, наблюдал за удалявшимися ботинками старика – темно-коричневыми, грубыми. На губах уже вскипела густая соленая жидкость – и, к сожалению, не было никаких сомнений в том, что это за жидкость.
Нож убийца небрежно вырвал из груди Тома и теперь уносил с собой.
А ножичек-то, похоже, с золотой рукоятью, ценный, неожиданно подумалось Коллинзу.
Колокольчики по-прежнему звенели серебристым фоном, когда Том вдруг почувствовал, что очень устал. И закрыл глаза.
Глава 2
Он точно плыл по золотой воде. Она несла его мимо зеленых холмов и зеленых лесов. Он плыл и слышал сотни разных голосов, эхо которых набегало на него с этих благословенных берегов и оплетало его шелковой сетью.
Его качали волны неведомой реки, а над ним опрокинулось огромное бледное небо, по которому со страшной быстротой неслись облака. И чем дальше он плыл, тем сильнее звали его запахи трав, росших в этой зеленой стране, не имевшей ни края, ни имени, только пахла она медом, и молоком, и яблоками, и уже тысячи, а не сотни голосов шелестели вокруг, склоняя над Томом невидимые лица. Они звали его, эти голоса, звали страшно и сладко, так что дрожь проходила по всему телу. Походили они на змеиное шипение, и на пение птиц, и на шелест вереска на ветру, и на монотонную песню дождя, и на завывания ветра, и на звон маленьких колокольчиков, и на голос молодой женщины.
– Эмммммааааайн Эблааааах, – разбирал он в этом изменчивом шепоте, в мерцании небес и воды, – Эмааайнблаааааххххххххх…
И когда песня начала затихать, он болезненно застонал – не хотел, не хотел расставаться с этими голосами. Но что-то рядом с сердцем жглось и утягивало в темноту и тишину.
В лицо ему плеснули холодной водой, и он открыл глаза.
Кто-то тормошил его за плечи, кто-то расстегнул ему воротник рубашки, а он сидел за каким-то столом и, откинув голову, бездумно смотрел в темный низкий потолок и вдыхал вовсе не воздух, напоенный запахами диких трав, а воздух, пропитанный густым красным варевом сладких и острых соусов, куриного мяса и рисовой лапши.
– Да будь я проклят, – пробормотал он. – Будь я проклят! Я жив!
– Мистер Коллинз, а, мистер Коллинз, вам плохо? Что вы здесь делаете вообще? Зачем пришли сюда еще раз? – зачастил над ним кто-то участливо и недоуменно, и Том узнал – Бон.
Худое лицо китайца выглядело озабоченным, не ожидал Том такой участливости от осведомителя.
– Пришел поиграть с тем стариком, он меня тогда пригласил. Ты же был со мной, Бон, должен помнить.
– Какой старик? Не помню я никакого старика. Мы с вами один-единственный раз здесь были вместе и смотрели за той игрой, ну вы знаете. А у вас тут свои дела, оказывается, но я в них не лезу, мистер Коллинз, только что-то выглядите вы нехорошо. Опиум штука опасная, надо знать, у кого брать. Почему не сказали мне?
– Да какой опиум, хрен ты лысый, – разозлился Коллинз. – Я не наркоман, понял? Я пришел сюда играть в го, да с нами за одним столом сидел тогда седой старикашка с желтыми глазами! Он меня позвал, и сегодня мы с ним играли, да спроси у официантов, Бон! У всех тех, кто сидел и жрал тут эту вашу лапшу!
Бон похлопал глазами, и его лицо из озабоченного стало подозрительным. Словно цветной песок перетек из одной части бутылки в другую.
– Да я спрашивал, – тихо ответил он. – Все говорят, что вы пришли, взяли доску, которая тут лежала, и сами с собой тихо играли и что-то бормотали. А потом раз – и обморок. Все испугались. Никому не нужны здесь неприятности. Вы так долго не приходили в себя, хозяин мне позвонил, потому что я вас знаю.
– Неприятности им не нужны, значит, – усмехнулся Том. – Как мафия здесь играла на раздел города, это, значит, нормально, а как приличный человек сознание потерял – значит, это вне всякой нормы… Ты бы не пришел, меня бы завернули в полиэтилен и вывезли к Темзе, и разбираться бы никто не стал, так? – И тут Том спохватился. – Как это – играл один? Один?!
– Один, – подтвердил Бон, сочувственно на него глядя, и вся горечь многострадального человечества отразилась на его лице. – Вам отдохнуть бы, мистер Коллинз.
Том тупо оглянулся. В чайной было пусто, только в углу сидела пара медленно жующих лапшу пожилых китайцев, которые не сдвинулись бы с места, даже если бы земля под ногами у них разверзлась.
Бон очень внимательно на него смотрел.
– Я всех здесь знаю, мистер Коллинз. Никогда не бывало у нас старика, в одиночку играющего в го. И в прошлый раз мы были только вдвоем. Это все из-за жара у вас.
– Бон, тебя маразм уже настиг?! – зашипел Том. – Он подошел к нам после того, как мафиози…
– Тссс! – замахал руками Бон и быстро оглянулся по сторонам. – Никто к нам не подходил, мистер Коллинз. Вид у вас очень нехороший, вот и в голове все смешалось. У моей сестры была однажды страшная лихорадка, ей огромные летучие мыши пять ночей чудились, она все кричала и от них отбивалась...
– Ты что, намекаешь, что у меня не все дома? – воззрился на Бона Коллинз. – Этот старик все время тут сидел, его же все видели, не один я...
Бон смотрел на него с тем нечитаемым выражением, что у азиатов порой выражает крайнюю степень сочувствия.
И Том как-то разом остыл, обмяк и позволил Бону посадить себя в такси.
Уже в кэбе, привалившись головой к подрагивающему стеклу окна, Том думал, что, скорее всего, китаец прав.