На скамейках возле лужи тут и сям отдыхают старушки и влюбленные парочки, да какой-то одинокий седой мужчина с очками на носу, по виду вылитый профессор на пенсии, читает толстенную книгу. Все это Имс имеет возможность разглядеть, поскольку оставил автомобиль и шагает к одной из этих самых скамеек с чертовым ноутбуком в руках. Неподалеку, поворачивая, звенит трамвай – место это именно благодаря трамвайным путям с крутыми поворотами в узких улицах выглядит нелепым и романтичным одновременно. Трамвай звенит, утки в пруду крякают, слышны гудки машин и гомон толпы, и Имсу вдруг становится все это невыносимо громко, хочется зажать уши и заорать.
И еще ему кажется, что сквозь весь этот шум он слышит ровное дыхание спящего.
Имс внешне очень спокоен, хотя пальцы у него ледяные, когда скользят по клавишам. Этот снедающий изнутри холод ему очень не нравится, никогда такого с ним не случалось, а еще крайне не нравится ему, что теперь он слышит вовсе не звуки машин и не дребезжанье старенького трамвая, а какую-то дикую музыку, точно бы чьи-то безудержные пляски, где из всей какофонии звуков он разбирает только один голос – волынки, остальные инструменты ему незнакомы.
И внутри него что-то отзывается тревогой на этот беспредел. Не что-то – кто-то.
«Элга, друг, – шепчет он, – уж не старого ли врага ты признал в этих голосах?..»
«Сиды, – звенит у него в голове в ответ. – Песни Тилвит Тэг ты слышишь, человек. Они могут как услаждать слух, так и ранить его».
«И что все это значит, старый маг?» – бурчит Имс, не отрываясь от игры.
Впрочем, Имс и сам знает, что ничего хорошего для фоморов такая близость сидов не предвещает. Они рядом, они следят за противником, кто-то на их стороне играет с успехом, может быть, с большим успехом, чем сам Имс. Да уж, судя по последним пяти играм, которые Имс вчистую продул, точно – с большим успехом.
«Так помоги же мне, – говорит он Элге. – Сейчас мы заодно, ты знаешь».
И постепенно камни на экране вновь начинают мерцать – подсказывая ходы, ведя по лабиринтам нун. Имс облегченно вздыхает и старается оживить собственную смекалку, которая под давлением последних событий почти почила в бозе.
Одного выигрыша ему мало, Имс упрямо играет еще и вырывает у довольно сильного невидимого противника четыре победы – получается в результате довольно мощное число. Четыре выигрыша на этом уровне должны оказать сильное влияние на порталы. Сколько вообще он выиграл партий? Счет явно перевалил за три десятка. Сколько ему осталось сыграть, если он принял сторону фоморов – и будет на этой стороне до конца? Он почему-то уверен, что не так много. Меньше, чем сыграно.
Зато теперь у Имса есть право на крошечную надежду.
Возможно, его сын останется жив, и когда-нибудь все это закончится, и они вернутся к мирной и очень обычной жизни. Пашка поступит в университет, найдет работу по душе, влюбится в милую девушку, они поженятся и нарожают внуков, а Имс станет счастливым ворчливым дедушкой, будет рассказывать этим самым внуками невероятные сказки и безудержно их баловать.
Имс не знает, когда стал мыслить, как авторы женских романов.
Зато он знает, знает откуда-то совершенно ясно, что этим матримониальным планам сбыться не суждено.
Он даже ничего не чувствует по этому поводу, просто знает. Да и в самом деле: Имс с самой школы понимал, что счастливая старость – не для него. А расскажи он о таких планах дримшерерам, они бы его на смех подняли. Имс в красках представил лицо Артура. Да, он совершенно точно бы опозорился, озвучив подобное.
У Имса сводит шею и сдавливает затылок, но в целом он даже удовлетворен и шагает к своей машине, как всегда, с небрежной ленцой.
«Ягуар» припаркован у кинотеатра «Ролан» – этого красноватого постмодернистского нароста на классическом здании, как-то они с Пашкой ходили сюда на фильм «После прочтения сжечь» и пили здесь вполне приличный кофе. Имс, впрочем, сильно пожалел, когда рискнул заказать коньяк. Внутренности у «Ролана» тоже постмодерновые, ядреные, аж зубы сводит: все эти выгнутые красные стулья, ажурные металлические конструкции, неудобные крошечные столики…
Имсу мучительно хочется курить, и он останавливается в специально оборудованной курилке недалеко от кинотеатра и наблюдает за улицей. После пения фэйри он ожидает чего угодно.
Но только не этого.
Очередной уютный старомодный трамвайчик номер тридцать девять вдруг как-то особенно ужасающе скрипит, и сначала Имс не понимает, в чем дело, пока мозг и зрение не договариваются друг с другом и не фиксируют картинку одинаково.
Трамвай как-то резко и в то же время плавно сходит с рельсов и катится под едва заметную глазу горку вниз, все быстрее и быстрее; слышны истошные женские крики, а потом и визг; Имс, словно ему вдруг дали мощный бинокль, видит искаженное лицо вагоновожатой с совершенно безумным макияжем – лиловые тени, алые губы сердечком, приклеенные синие ресницы в блестках, Джокер бы умер от зависти; трамвай влечет неведомой силой, тащит по земле, и он, ломая все на своем пути и отрезая от земли ломти, будто от мягкого шоколадного пирога, ползет прямо к пруду и скользит в воду, как неуклюжая железная рыбина; асфальт и пути тем временем продолжаются кроиться и вздыбливаться, в земле появляются огромные черные проломы…
А потом здание за спиной Имса рушится разом, как карточный домик, взметая огромную тучу пыли.
Кинотеатра «Ролан», огромного здания, которого его содержало, а заодно всех тех, кто жил в нем, кто смотрел в эти часы кино в разных залах, пил кофе и ел десерты в модных интерьерах, – больше нет.
Имс не знает, сколько там, под обломками, крови и мяса. Вряд ли кто-то уцелел, даже там, под обломками, ибо таких моментальных и сокрушительных обрушений в реальной жизни не бывает. Огромное здание просто сплюснулось в пластинку и раскрошилось.
А сам Имс тем временем стоит совершенно невредимый на крохотном целом островке асфальте посреди этого ада, слушает усилившиеся во сто крат крики, автомобильные гудки, сирены, чьи-то рыдания и вопли боли, и в руке у него зажженная сигарета, как будто он с удовольствием наблюдает за спектаклем.
Между тем по асфальту извивается новая трещина, и она больше остальных, Имсу вообще кажется, что сейчас земное ядро расколется и выбросит наружу геенну огненную, и трещина эта бежит прямиком к Имсу, но – чудо – огибает его и бежит дальше, а Имс зажмуривается.
Но даже сквозь зажмуренные глаза ему видится, как проломы выпускают что-то, кого-то, он не может разобрать, кого: всего лишь чьи-то тени, целый сонм теней.
***
Открывает он глаза от какого-то режущего слух скрежета и тут же стискивает зубы: «ягуар» медленно превращается в гармошку под весом обрушившейся каменной глыбы – одного из остатков разрушенного дома.
Если бы Имс был дураком, он бы постоял еще и посожалел о машине, но Имс не дурак, а поэтому бросается бежать, огромными прыжками перемахивая через расползающиеся трещины, на ходу выкидывая сигарету, а потом и ноутбук – все, что мешает развить крейсерскую скорость.
В метро он после увиденных разломов спускаться очень не хочет, поэтому ловит первую попавшуюся тачку, пихает водителю мятые купюры и орет ему в ухо адрес. Видавшая виды «тойота» визжит шинами и мчится, виляя задом, как в плохом боевике, только вот Имсу плевать на декорации, у него в висках стучит: началось, началось, началось.
Он не помнит, как с треском втискивается на потрепанной тачке в узкий двор, выпрыгивает из машины, взлетает по лестнице, как оказывается в спальне.
Пашка по-прежнему лежит на кровати, и даже плед на месте, не сбился, только вот…
Имс застывает прямо в движении и моргает.
Над Пашкой склонился и держит его за запястье некто худой и рыжий, такой знакомый, вдруг почему-то сейчас страшный, голубоглазый, в синем пиджаке…
Заслышав шаги Имса, он поворачивается и скалит белые нечеловечьи зубы, а потом его бледное веснушчатое лицо неуловимо меняет выражение.
Он выставляет ладонь вперед, как бы останавливая Имса – впрочем, вовсе не «как бы», понимает Имс полсекунды спустя, не в силах сдвинуться с места: ноги приросли к паркету.