– Но, насколько я помню, именно ты спешил перерезать мне горло, мистер Имс, – возражает Том, качая белокурой головой, и в этот момент почему-то напоминает Джеймсу женщину – миледи, вот кого. – Может быть, это как раз ты романтик, который вообразил, что люди, которые сейчас так резко мчатся к собственному распаду, скоро одумаются, и вокруг все зацветет и очистится? Я всегда недоумевал, почему человек решил, что он хозяин вселенной. Меня это, знаешь ли, вечно выводило из себя. Мне кажется, человечеству иногда просто необходимо устраивать порку. Побольше стихийных бедствий, побольше атак природы на цивилизацию… Ты видел, как море съедает рыбацкие города, как плющ душит забытые отели? А как возникают естественные аквариумы, полные рыбы, в брошенных супермаркетах? Это прекрасное зрелище, Имс.
– Ненавидишь людей, значит.
– Это люди ненавидят мир.
– Нет, дорогуша, просто ты свято веришь в то, что твой бог любит тебя…
– Все мы верим в то, что бог любит нас. Иначе зачем он нужен? Кажется, в психологии это называется «проблемой отношения». Если у тебя есть бог, Имс, он всегда любит тебя.
Тут Имс пожимает плечами и начинает что-то насвистывать с отстраненным видом. Может быть, он и выигрывает эту партию, но спор явно проиграл.
Джеймсу почему-то тошно, он поворачивается, выходит из камеры и поднимается на воздух.
***
Снаружи стелился туман.
Джеймс не знал, который час, и, скорее всего, дело здесь было вовсе не во времени суток.
Туман был седой и плотный, полз вкрадчиво, а потом распахивал над землей свои полотнища, как погребальные саваны, как одежды сказочной невесты, как эльфийские плащи. Сквозь него едва виднелась характерная громада кафедрального собора, но тот был мертв, и никакого священника в нем не было уже давным-давно, чтобы разогнать нечисть, которая роилась в тумане.
По крайней мере, так казалось Джеймсу.
Ему казалось, туман холоден, как губы мертвеца,
О го он читал какую-то дурацкую книжку в мягкой обложке, какой-то восточный бульварный роман, главная героиня там с истериками металась между двумя мужчинами и никак не могла выбрать, и сюжет все время перебивался, к месту и не к месту, ужасно нудными назидательными притчами. Запомнил он только одну: как-то один дровосек пошел в горы рубить дрова и увидел в лесной чаще двух старцев, которые предавались непонятной игре. Заинтересованный, дровосек подошел и стал наблюдать, а когда проголодался, его угостили фиником. Когда игра закончилась, игроки растворились в воздухе, и недалекий дровосек обнаружил, что сам он поседел, одежда его истлела, топорище сгнило, а из брошенной им косточки выросло финиковое дерево.
Так и Джеймсу сейчас ясно представлялось, что, когда он выйдет из тумана, то найдет чужой мир, мир после своего конца, мир, который будет снова стоять в самом начале пути. Как на тех картинках в глянцевом журнале, где один сумасбродный швед нарисовал именно мир после апокалипсиса. Он у него получился не жутким, а каким-то уютным. Джеймс частично помнил даже рецензию на эти картины: «Саймон Сталенхаг пишет смесь из научной фантастики в духе Лема и Булычева и незатейливого, трогательного быта европейских 80-х, теплые ламповые картины, в которых соединяет старенькую автомобильную классику, спокойную природу, постапокалиптических роботов и трогательных, вечно любопытных детей. Война закончилась, ядерная зима прошла, жизнь налаживается, дети растут. Роботы немножко поржавели, и динозавры откуда-то взялись. А так – все нормально, жить можно. И очень хочется туда».
Одна картина Джиму особенно запомнилась: маленький мальчик стоит на опушке соснового леса, в буйно колосящемся летнем поле, а на него уставились мертвыми глазами скелеты двух давно обездвиженных киборгов, у которых половина высокотехнологичных конечностей уже отвалилась от старости…
Только вот Джиму, в отличие от бодрого журналиста, вовсе не хотелось «туда».
Хотя, возможно, он увидел бы золотую пыль, и зеленые холмы, и деревья с серебряными листьями и молодильными яблоками, и чистые ожившие моря, прозрачные и меняющие цвет, как глаза короля фэйри…
Жизнь стала бы прекрасной, и она стала бы гораздо, гораздо длиннее, чем сейчас, умножилась раз в десять, а разве не об этом всегда мечтали смертные, когда-то ведь так и было, память об этом жила в генах, в телах, в умах, в душах, которые выли от горя, на момент задумавшись о смерти и представив себе вполне ту тьму, которая должна была поглотить их так скоро, так несправедливо скоро, так непростительно рано…
Джеймс вздрогнул и очнулся.
Туман разливался по низинам и холмам, как свежее молоко, заключал в нежные кисейные объятья деревья и шоссе, большие дома и маленькие домики, дорогие машины и дешевые велосипеды, супермаркеты и церкви, людей и собак, коров и лошадей, ластился прохладными ладонями и нес с собой приятный, медовый запах.
Мы вернулись, шептал этот туман неслышно и ласково, мы с тобой.
***
Имс выиграл, причем выиграл виртуозно, путем «стратегической жертвы», и под конец Том сам выложил два камня на доску, признавая поражение. В го – или в нун – не поощрялось продолжать беспроигрышную партию, это считалось неуважением равно к самому себе и к сопернику – зачем тратить свое и чужое драгоценное время, если и так все ясно? За это Имс нун уважал.
А завершали игру они уже именно что вежливо. Выяснять было больше нечего, играть вдвоем дальше представлялось опасным, у каждого имелись свои планы, которые надо было скрыть друг от друга. Говорить о чем-то постороннем тоже было бессмысленно и даже оскорбительно. Так что они даже слегка поклонились друг другу в финале, когда камни с легким треском растворились в воздухе и песок под ногами оказался обычной серой землей, а вовсе не алмазной солью.
Никаких чудесных перемещений, никаких телепортаций – Том, если и хотел бы, видимо, не сумел проявить свою магию, не было сейчас такого мощного импульса, как несколько часов назад. Имс искусством перемещений физического тела не владел вовсе, это вам не сновидения.
Поэтому каждый отправился своим ходом туда, куда считал нужным. Из замка Карлайл в утренний туман вышло несколько хорошо одетых джентльменов, которых почему-то в упор не видела охрана крепости и туристы, уже гулявшие по ее периметру, – походили они больше всего на ловких грабителей банков, только что провернувших большую аферу, разве что аккуратных чемоданчиков с деньгами в руках не хватало.
– Я пойду с вами, мистер Имс, – сказал парень со встрепанным затылком и синими глазами, и брови его были заломлены так умоляюще, что Имс небрежно кивнул.
Он ценил любого, кто переходил на его сторону, а этому парню, по крайней мере, смелости было не занимать. А зачем он пригодится в будущем, Имс еще успеет придумать. Сейчас он хотел как можно скорее убраться из этого милого исторического городишки и добраться до Лондона.
Добираться придется на машине – Имс посмотрел карту – через Ланкастер, Бирмингем, Ковентри, Нортгемптон. Хорошая экскурсия, если бы Имса волновали экскурсии. Пятьсот километров, перевел он мили в привычные единицы измерения. Не так уж, впрочем, и далеко, все-таки ты на острове, Имс.
Хозяин проката с подозрением оглядел двух лощеных пижонов в дорогих пальто и одного встрепанного парня с заполошным взглядом, но вид золотой кредитки Риваля его задобрил. В результате они получили подержанный красный «Вольво» и через час, перекусив сэндвичами в первой попавшейся закусочной, уже выезжали на автобан.
Имс попытался сесть за руль, но скоро вынужден был, сжав челюсти, перебраться на соседнее с водителем сиденье – боль в руке пульсировала и временами становилась совсем уж адской, хотя кровь остановилась и выглядела рана вполне прилично, Имс видал на себе и похуже. А тут на лбу выступила испарина, да и чувствовал он себя, если честно, слабым, как новорожденный.