Глаза, похожие на ночь
Это не так нормально, как кажется. Все корейские фильмы полны слёз и объятий, а по правде: восток — дело тонкое.
Мужчина берёт мою руку, и это почти неприлично.
— Вам помочь? — наклоняется он, смотрит проницательным взглядом, внимательно, а я вижу его впервые. — Вы здесь одна?
— Да.
— У вас сломалась машина?
Я перевожу взгляд ему за спину, в сторону трассы: там стоит мой припаркованный Форд. Он в полном порядке.
— До Сеула недалеко, — понимает мужчина, всё также — не убирая руки, ненавязчиво накрыв мои пальцы своими, — я могу вас подвезти, если хотите.
— Спасибо, — а сама наклоняюсь и снова начинаю рыдать.
Наверное, это дико — воющая иностранка. На небе давно зажглись звёзды, всплыла луна, и по дороге никто не ездит — все уже дома; а у незнакомца — тёплый вязаный свитер, который пахнет корейской едой и резковатым одеколоном.
Приятно.
Я расслабляюсь в этих объятиях и под этой рукой. Мужчина красив: у него интересное лицо и твёрдые плечи, но главное — он спокоен и добр. Я чувствую его теплоту. Кто я? Никто. А он обнимает, как будто давно знакомы.
Хороший!
И пока успокаиваюсь, слушаю его глубокие вдохи. Глубокие вдохи — глубокий человек?..
Они задевают мне ухо и, кажется, душу.
— Откуда вы едете? — спрашиваю я погодя, когда ветер высушил щёки; спрашиваю, но не отстраняюсь.
Мужчина как будто не против — даже крепче обхватывает рукой.
— Я? — с лёгким удивлением, с хрипотцой, говорит он как-то по-детски искренно. — Мой друг переехал в деревню, и я навещал его.
— Горный воздух?
— Да. Там не то, что в Сеуле, — мужчина вздыхает, а я чувствую его тёплые пальцы в своих волосах — вежливая, но нежная ласка. — И небо там звёздное.
— От вас пахнет рамёном.
Незнакомец посмеивается: его покатистое плечо дрожит у меня под щекой.
— Правда?
— Да.
— Тогда извини.
Я не говорю, что это приятно, ведь и так много странностей в нашей встрече.
— Теперь можете уходить.
— Нет, конечно, — отвечает он всё также спокойно, уверенно, и мне нравится его голос — низкий и бархатный, и его ладонь на затылке. — Я вас отвезу.
***
Никто не описывает в романах вкусы спонтанных, неожиданных поцелуев. Они не сладкие, не отдают миндалём, их даже красиво не описать, потому что они настоящие. У него на губах, кажется, соль, а на языке — острый привкус кимчи, едва заглушенный мятной жвачкой. Он живой человек, и это щемит мне сердце.
Мужчина неуверенно раскрывает рот шире, но это, наверное, по инерции. В ночной тишине влажный звук оглушает.
Незнакомец отстраняет меня.
— Это не выход, — смотрит он так, будто всё понимает, взглядом даже немного грустным, — чтобы там ни было, но это — не выход.
Его лицо ещё близко, и я чувствую дыхание у себя на губах. Кажется, что-то произошло, и этот момент — самый интимный в жизни, интимнее, чем был поцелуй или будет когда-то секс. Строгость, рассудительность, простота и внимание. У человека — глубокие глаза.
— Они у вас чёрные, — вслух продолжаю я.
— Что?
— Похожи на дно озера или ночь.
Мужчина всё понимает и слегка улыбается. Это выходит очаровательно: ему идут долгие взгляды и добрый прищур. Не возникает сомнений, что он знает всё на этой планете, в том числе и меня, и я разрешаю себе спросить:
— Погуляете сегодня со мной?..
Чёрная роза
— Ты ни разу не играла? — удивляется он.
— Нет.
— Хочешь, я научу?
Его лицо почти не меняется — я читаю всё по глазам. В них загорается что-то знакомое, что-то, что я видела у других — не у него. Они всё такие же: невинные, полудетские.
Но я чувствую взрослый мужской интерес.
Пока я догадываюсь, Чжон Хён находит в машине бумагу и возвращается. Он как будто бы прячет взгляд, но в остальном кажется привычно спокойным. Красивые пальцы перекладывают листы.
— Ты флиртуешь со мной? — понимаю я наконец.
И движения замедляются.
Чжон Хён не сразу смотрит на меня, тянет время, а когда смотрит, то слегка горбится. Его плечи опускаются вниз, словно при выдохе. Он не улыбается, а говорит:
— Да, — и только на щеках выступает румянец.
Затем он складывает листы в стопку, постукивая ими по сбитому покрывалу, и, кажется, собирается снова вставать.
— Извини. Это плохая идея… — смущается он.
Но я решительно прерываю его:
— Стой, Чжон. Я… хочу поиграть.
***
И вот: он садится ближе, и на его лице больше ни капли румянца. Он будто бы не признался сейчас, что флиртует: всё тот же невозмутимый Чжон Хён. Своими длинными пальцами он придерживает лист бумаги, прислоняет его к губам:
— Немного толстоват, — предупреждает Чжон, — может не получиться.
А я знаю наверняка, во что выльется эта игра.
Я вижу, как появляется выемка — Чжон слегка втягивает ртом лист. Это получается забавно и неуклюже, но мне не хочется улыбаться: я приближаюсь, чтобы Чжон немного прикрыл глаза.
И опускаю его руку — прежде, чем он поймёт.
Это так странно: я никогда не целовалась у моря. Когда оранжевый луч заката уже разбивает тучи — я никогда не касалась губами чужого рта.
Чжон Хён вначале моргает, затем — наклоняет голову, чтобы было удобней, и так его запах (свежести, горького кофе, духов) становится ярче. Расцветает во мне, как цветок, как чёрная роза, вместе со вкусом на языке — то ли острым, а то ли пряным.
А мне казалось, что поцелуй с ним будет пресным глотком воды…
Он не скромен — не так скромен, как хотелось ему казаться, — потому что широко раскрывает рот, подаётся вперёд, кладёт свою руку поверх моей; его ресницы трепещут, но глаза до конца — закрыты. Пальцы едва заметно дрожат — наверное, как и мои.
— Это было странно, — говорю я честно, когда Чжон отстраняется.
— Странно?
— Мы ведь друзья.
Он рассеянно смотрит на лист в своей руке, который не пригодился, крутит его, но даже так — кажется мне спокойным.
— Я плохо целуюсь? — вдруг интересуется Чжон.
— Что?
— Я так плохо целуюсь, раз ты хочешь остаться друзьями?
И уголок его губ приподнимается — игривая улыбка освещает его лицо. Он шутит — он вообще любит вот так пошутить, чтобы я не сразу смогла догадаться.
— Глупый, — выдыхаю я, — какой же ты глупый, Чжон!
А затем добавляю — сквозь новый уже поцелуй:
— Но я… всё-таки… не распробовала.
И до позднего вечера: шум волн, запах его духов и чёрная роза — всё это смешивается во мне.