— Хорошего мало, говорю тебе, — продолжал коневод, вернувшись к огню разбирать свою дорожную сумку. — Есть ещё там на полночь одна деревушка. Но я до неё не пошёл — далеко. Да и боязно. Разбойник — это не по моей части. Схватят меня — кто будет ставить на ноги нашего зверушку?
— Закич! — рявкнул на него Ломпатри.
— Молчу, молчу, — стал извиняться тот. — Только тебе, господин рыцарь, пора бы привыкнуть, что все эти любезности — не про меня. Я своё дело знаю, этим и будь покоен.
— За конями ходить твоё дело, — не отрываясь от изучения карты, сказал рыцарь.
— Да будет тебе известно, господин рыцарь, что кони и люди, ну и зверушка, нуониэль наш — господин нуониэль — по сути одно и то же. Кожа, кости, внутренности всяческие — всё у нас и у коней одинаково работает.
Тут он глянул на меня с некоторым недоумением и продолжил:
— Вроде так должно быть. Только вот выходит, что не так.
Закич подошёл к рыцарю и гляну на карту.
— Что думаешь по поводу этой крепости? — спросил коневод, указав пальцем на маленькую башенку, нарисованную на карте.
— Форт, — ответил Ломпатри. — Граница провинции Дербены. Точнее, граница королевства Вирфалия. И всего Троецарствия.
Закич достал из сумки несколько бинтов и жестяных коробочек, ступу и пестик. Затем он открыл маленький деревянный сундучок, откуда достал кожаный свёрток медицинских инструментов.
— Я вот что думаю, — сказал Закич, — У нас Троецарствие, а состоит оно из трёх королевств. Да и правителей мы называем королями, а не царями. Думаю, надо назвать всё Троекоролевствие.
— Ты думай меньше, — ответил на это Ломпатри. — Гляди, и дело скорее соспорится.
Закич фыркнул и подошёл ко мне. Он помог мне сесть, подложив за спину гору шкур и остального тряпья, на котором я лежал. Всё вокруг сразу помутнело и поплыло. Звуки стали тише, а слова Закича и Ломпатри некоторое время сложно было различить в нарастающем гуле. Я ощутил, будто проваливаюсь ниже и ниже в огромную пустоту. Затем в нос ударил резкий запах то ли цветов, то ли какой-то травы, и я снова увидел перед собой Закича.
— Не хочу, чтобы ты терял сознание, — услышал я, уже после того, как его губы перестали шевелиться.
Он снова поднёс к моему лицу маленький пузырёк с зелёной жидкостью, и едкий запах трав снова пробрал меня до самых пят. Закич обратился к рыцарю. Тот ответил. Слов я не разобрал. Потом снова заговорил коневод, но первых его слов я тоже не понял.
— Ну ладно короли, — наконец донеслись до меня его слова. — А жрецы? Почему они жрецы? Да и с магами всё как-то странно.
— Других забот у тебя нет, как задавать странные вопросы! — буркнул в ответ рыцарь.
— Видишь ли, господин рыцарь, — говорил Закич, осторожно разматывая бинт на моей шее, — Я, конечно, уважаю и магов и жрецов как умных и даже мудрых представителей нашего мира. Так же я нисколько не умаляю их важности в государственных делах. Однако, верить я привык явным вещам. Маги не предоставляют доказательств того, что где-то есть ещё миры, населённые людьми и прочими существами. Жрецы напротив: предельно чётко обосновали свою позицию относительно уникальности, как нашего мира, так и человека среди прочих существ. Маги говорят: есть другие, равные нам существа, но показать не можем. А жрецы говорят: нету, а если есть, то покажите нам, и мы признаем за вами правду. Конечно человек существо уникальное, но я всё же против праздничных казней сказочных существ. Надо судить людей и других тварей, по поступкам. Вот наш господин нуониэль, к примеру, никому ничего плохого не делал. Разве что тогда на перекрёстке…
— Перестань трепаться! — обрезал его рыцарь.
Закич осёкся. Но не оттого, что на него рявкнул Ломпатри. Коневод снял последний слой бинта и увидел рану. Я понял это не столько по его лицу — всё было как в тумане — сколько по холодку, пробежавшему по горлу в грудь. Приблизился Ломпатри.
— Отойди! — скомандовал Закич. — И убери отсюда эту грязную карту.
— Что там? — робко спросил рыцарь, делая шаг назад. — Мертвянка?
— Сколько я? Три дня назад ушёл? Думал тогда, что вы его без меня схоронить успеете.
Закич швырнул старый бинт на пол и стал ходить взад-вперёд, заложив руки за спину.
— Мертвянка! — бубнил он. — В чистых палатах, без заразы, с должным уходом раны бы уже начали стягиваться. Неделя! Неделя — это срок. Хоть каплю, но начали бы. Загрубели! Почему в дороге не кровоточат? Должны, а не кровоточат. И мертвянка пошла бы.
Он присел у костра и стал водить руками над самыми углями так, что языки пламени полностью съедали его кисти. Затем он метнулся обратно ко мне и стал обрабатывать рану.
— Крови нет, заразы нет, но рана не заживает, — сказал Закич. — Ну ничего.
Коневод достал из-за пазухи свёрток и стал аккуратно разворачивать его.
— В пути собрал, — с улыбкою рассказывал он. — Синий вереск. Много его тут в долине. Ночью хорошо собирать. Огонь факела его зело выхватывает из потёмок. Сейчас ночью хорошо! Пока Луны нет.
— Ну ты про Луну полегче. Помалкивай.
Закич положил веточки в ступку, плеснул туда же маслянистой жидкости из бутылочки и стал работать пестиком.
— Странный мы народ в Троецарствии; в проклятье Гранёной Луны верим, а в богов не очень.
— Может, оттого, что боги не появляются на небосводе каждый год? — спросил Ломпатри.
— Что вижу, в то и верю, чего не вижу — того и нет! Прекрасно! Знаешь, после случая на перекрёстке, господин рыцарь, ты сильно изменился — сказал Закич, с ноткой презрения.
Он говорил, что-то ещё, но я уже не различал слов. В глазах помутнело. Рыцарь, огонь и белые полосы бинтов стали отдаляться от меня в огромном чёрном пространстве. Звуки становились всё тише. Перед тем как окончательно потерять сознание, я услышал голос Закича:
— Сейчас может немного жечь.
Затем он наложил бинт, пропитанный синим вереском и в мою шею будто вошла огромная железная игла, ледяная и пылающая одновременно. Боль лишила меня чувств.
Во мраке я увидел очертания башни из чёрного камня. Я в стране, окутанной мраком. Я хочу кого-то увидеть. Кого-то мёртвого. Мне это необходимо, чтобы снова стало тепло и светло. Меня сильно откинуло куда-то назад, и я открыл глаза.
Передо мною раскинулось небо — знакомое серое небо. Знакомая осень. Повозка так же тряслась по избитому волоку. Рыцарь, палатка, синий вереск — и всё это прошло со мною в страну грёз и не исчезло, чего нельзя было сказать о моей остальной жизни, всё ещё остававшейся загадкой. Появился Воська. Увидев, что я очнулся, он заулыбался и помог мне сесть. Он откупорил бурдюк и дал мне испить воды.
— Господин нуониэль, вам необходимо больше пить, — сказал слуга детским голоском. — Господин коневод Закич сказал так.
В тот момент было хорошо. Боль ушла, а мир стоял на месте: он не крутился, как раньше и не исчезал, сменяясь тьмой забвения. Моё тело вернулось ко мне. Носом я ощутил холод утреннего воздуха. Озябшие пальцы ног почувствовали сырость, а спина — удары деревянной повозки, прыгающей по кочкам. Я шёл на поправку. Может быть, синий вереск помог?
Воська спрыгнул с повозки и, не спеша, пошёл рядом: повозка двигалась медленно. Он плеснул из бурдюка чуток воды в лоханку. Зачерпнув оттуда — слуга обмочил себе лицо. Потом вытащил из-за пояса нож и поскоблил пальцем по острию. Увидев, что я наблюдаю за ним, Воська снова заулыбался.
— Бриться, — объяснил он, показывая на нож. — Всё должно быть в порядке. Кираса в порядке, тележка в порядке, Воська в порядке. В телеге трясёт, и я боюсь обрезаться. А так — пешком — всё будет в порядке.
«Сколько хлопот, — подумал я тогда. — Почему же он не брился утром, кода только встали?»
— Утром я не могу бриться, — продолжил Воська, — кто-то ведь должен коней запрягать, палатку собирать. Такой порядок. Ну да! Как вам знать! Вы же господин. У вас тоже слуги есть — сразу видно. Вы сам не слуга, оттого и не знаете, когда подневольному человеку просыпаться срок. Сначала встал — господина в день ввёл, а потом и сам просыпайся. Вам неведомо. Вы знатный господин. Много слуг. Но вы хороший господин. Не из тех. Вообще есть разные господа: одни стыдятся того, что они господа, а другие считают, что слуги должны стыдиться того, что они слуги. Вы из первых. Если хотите, я и вас побрею.