Неприязнь к директору училища испытывал не только Рудольф. «Товарища Шелкова» побаивалось большинство воспитанников. Особенно Стефанши, которого несколько раз вызывали в директорский кабинет за слишком вольную стрижку ежиком и для осмотра воротничка. «Мы стояли навытяжку, как солдаты, пока он проверял белизну наших воротничков». Доставалось и Марине Чередниченко, будущей балерине Кировского, – Шелков обвинял ее в том, что она завивала волосы, в действительности вившиеся от природы. Он патрулировал здание в поисках сора. Мало кому удавалось пройти мимо директора, не получив от него приказания подобрать в коридоре какой-нибудь клочок бумаги. Зато по вечерам в своих комнатах воспитанники училища отыгрывались, вовсю передразнивая директора и покатываясь со смеху.
Рудольф проделал такой трудный путь в Ленинград вовсе не для того, чтобы страдать от ежедневных придирок товарища Шелкова. И открытая стычка между аппаратчиком и вольнодумцем-индивидуалистом была лишь вопросом времени. Миг расплаты настал через две недели после начала занятий. Однажды вечером Рудольф сбежал в Кировский театр, нарушив строжайший запрет ученикам отлучаться из общежития без разрешения. В Уфе он уже привык почти каждый вечер бывать на балетных спектаклях. И менять свои привычки – тем более в Ленинграде, где каждый вечер его манил Кировский, – не собирался. Вернувшись в общежитие, Рудольф обнаружил, что его кровать убрали, а с тумбочки исчезли талоны на питание. Ночь он провел на полу в оконной нише. А наутро, не позавтракав, отправился на урок литературы. Преподаватель вызвал его и задал какой-то вопрос. Рудольф встал и, вероятно, из-за нервного истощения, тут же упал в обморок. Придя в себя, он объяснил педагогу в присутствии всего класса, что накануне вечером его наказали за то, что он сходил на балет. Рудольф не только не выразил никакого раскаяния, но и пошутил над суровостью наказания: «Видимо, мы все еще живем в эпоху Александра I». А потом заявил, что пойдет к друзьям – поесть и отоспаться. Класс был потрясен.
Об этом вопиющем акте непослушания, естественно, доложили директору. И в тот же день Рудольф оказался в его кабинете. Шелков был в ярости. Как он посмел нарушать правила?! – раскричался директор. И потребовал сообщить ему имена ленинградских друзей. Рудольф сообщил координаты дочери Удальцовой, Марины. Но Шелков настолько разъярился, что выхватил у него из рук записную книжку. Рудольф никогда еще не чувствовал себя таким оскорбленным. Ему только предстояло налаживать свою жизнь в Ленинграде, а Шелков уже совал нос в его дела.
Опасаясь, как бы за дальнейшими стычками с Шелковым не последовало его исключение из училища (а затем и призыв в армию), Рудольф решился на беспрецедентный шаг. Он попросил худрука Ивановского перевести его из шестого класса в восьмой, который вел Александр Пушкин. Рудольфу была известна репутация Пушкина как преподавателя крайне требовательного. Но, видимо, он решил, что терять ему нечего[50]. С таким педагогом, как Шелков, Кировский ему не светил, а в семнадцать лет Рудольф больше не мог тратить время впустую. Он не стал жаловаться на некомпетентность Шелкова, но подчеркнул свое желание закончить обучение. И Ивановский согласился замолвить за него слово.
Шелков не собирался портить себе жизнь из-за неудачного старта татарина. Он лишь обрадовался возможности от него избавиться. И не преминул напоследок предупредить Рудольфа о Пушкине: «Я пошлю тебя к преподавателю, который даже не удосужится посмотреть в твою сторону… и не станет понапрасну тратить на тебя время». Как директор, Шелков мог выгнать Рудольфа из училища, но, памятуя о том, что Костровицкая разглядела в нем талант, он надеялся, что его мнение поддержит и другой педагог. А Пушкину он отрекомендовал Рудольфа так: «Посылаю вам упрямого болвана, бесхарактерного, испорченного мальчишку, не имеющего никакого представления о балете… Предоставляю вам судить, но если он не исправится, нам ничего другого не останется, как только вышвырнуть его из училища».
50
Насретжинова – первая танцовщица, которую Нуреев увидел в Уфе, – училась вместе с Пушкиным в Ленинградском училище в 1930-х годах. Но неизвестно, знал ли об этом Рудольф, когда приехал в Ленинград.