Рудольф пребывал в необычном для себя приподнятом настроении практически все время… Пока не получил из Москвы телеграмму от Министерства культуры. В ней сообщалось, что его перевели в уфимскую балетную труппу «в возмещение долга Башкирской республике за ее помощь во время учебы». Он больше не был артистом Кировского театра! От такой новости Рудольф впал в панику. Стать «помазанником» Дудинской только за тем, чтобы его вдруг изгнали туда, откуда он с таким трудом выбрался! Нуреев посчитал это наказанием за отказ вступить в комсомол, хотя в принципе башкирское правительство имело право требовать от Рудольфа «отработки» за оплату его обучения. И даже было готово вознаградить за это танцовщика: республиканское Министерство культуры предложило Нурееву – одному! – трехкомнатную квартиру в самом центре Уфы. Отнюдь не маленькая приманка!
Но Рудольф и не думал сдаваться без борьбы. Он вылетел в Москву и бросился прямо в Министерство культуры, «полный решимости добиться хоть какого-то объяснения по поводу его внезапной ссылки». Он попытался убедить принявшую его чиновницу отменить «нелепое» решение. Хотя ему было прекрасно известно, что переводы из одной труппы в другую даже в одном городе были чреваты бюрократическими препонами. Чиновница и пальцем не шевельнула, чтобы помочь Рудольфу. Только намекнула юноше: возможно, им еще интересовался Большой театр. Похоже, это действительно был единственный выход! Рудольф помчался в Большой, добился приема у директора, и тот сразу предложил ему присоединиться к труппе.
Рудольф вернулся в Ленинград за вещами. Не в силах смириться с разочарованием, он попросил о помощи Пушкина[75]. Вскоре его вызвал к себе в кабинет Борис Фенстер, новый директор Кировского театра. «Вопрос о вашем увольнении из Кировского никогда не вставал, – спокойно заявил он ошеломленному Рудольфу. – Распаковывайте вещи и оставайтесь с нами. Ваша зарплата ждет вас!»[76] Так Рудольф второй раз отказался от сцены Большого. А неделю спустя, когда оттуда пришел контракт, он «почувствовал себя очень неловко и понял, что ухитрился нажить себе еще несколько влиятельных врагов». Позже Нуреев усмотрел в этом эпизоде тактику запугивания. Но, по свидетельству директора Уфимского балета, башкирское правительство действительно договорилось о его возвращении в Уфу. Но потом решило «не давить» – ведь в качестве звезды Кировского Рудольф еще больше прославил бы республику[77].
Не решаясь покинуть город из боязни, что все снова переменится, Рудольф не поехал в свой августовский отпуск на Черное море. Солистка Кировского Татьяна Легат, вернувшаяся из отпуска раньше времени, с удивлением застала его в пустом классе балетной школы. Рудольф «разогревался без музыки, – рассказывала она. – Он был одержимым. Я спросила: «Не помешаю?» И он предложил мне присоединиться к нему. Несколько дней мы работали у станка вместе, пока не вернулись другие. У него был огромный запас сил и энергии. Он постоянно менял рубашку, потому что очень интенсивно тренировался».
Рудольф дебютировал на сцене Кировского 25 октября 1958 года. Он станцевал па-де-труа из «Лебединого озера» с Нонной Ястребовой и Галиной Ивановой. Но выступление, заставившее заволноваться остальных солистов-мужчин, состоялось месяцем позже. Надев черный парик, Рудольф исполнил 20 ноября (как ему и было обещано) партию пылкого испанца Фрондосо с Дудинской – Лауренсией. Дудинской было сорок шесть, и 21-летний Рудольф в своей первой звездной роли показал себя надежным партнером прима-балерины ассолюта.
«Он выучил роль очень быстро, – вспоминала Дудинская через тридцать пять лет на фестивале “Белые ночи”, в перерыве между просмотром выступлений в Кировском театре. Рудольф стал ее последним Фрондосо. – Я подумала, что он подойдет на эту роль с его темпераментом, молодостью и техникой. Я уже танцевала “Лауренсию” с Чабукиани, который поставил ее для меня, и с Константином Михайловичем [Сергеевым]. Они оба были очень, очень сильными партнерами[78]. И я беспокоилась, удержит ли меня Руди при исполнении некоторых поддержек. Ведь это был его первый выход в главной роли. Но он был крайне внимательным и держал меня очень хорошо. Он оправдал мои ожидания»[79].
Энергетика Рудольфа электризовала атмосферу по обе стороны от рампы. «Это походило на извержение Везувия, – так метафорически описал Саша Минц танец Нуреева. – Многие почитатели прежнего Фрондосо назвали Рудольфа новым Чабукиани. Другие говорили: нет, он лучше!»
75
Нуреев в своей автобиографии нигде не упоминает о помощи Пушкина. Возможно, из желания защитить педагога, жившего в Ленинграде на момент выхода книги в свет (1962).
76
Директор не имел права самостоятельно нанимать, увольнять или переводить кого-либо из танцовщиков в другую труппу. Все решения согласовывались и одобрялись театральным профсоюзом и худсоветом.
77
Похоже на «закулисную» сделку. Потому что двум другим замечательным танцовщицам, уроженкам Уфы, в отличие от Нуреева, не повезло. Леонора Куватова, партнерша Барышникова на выпускном концерте в 1967 г., и Гузель Сулейманова тоже были приняты в Кировский театр, но потом их «убедили» вернуться в Уфу.
78
На этом фестивале исполняли па-де-де и вариации выпускники очередного класса училища. И Дудинская, его декан, прижимала к своему золотистому жакету букет розовых роз. Ее фигура немножко раздалась, но большие сверкавшие глаза все еще оставались живыми, а осанка прямой и горделивой. Все ее трое прославленных Фрондосо – Чабукиани, Сергеев и Нуреев – уже умерли. И Дудинская вспоминала свою коронную роль, которую танцевала с каждым из них.
79
Рудольф не забыл ее великодушия. В 1989 году. Дудинская с Сергеевым приехали в Бостон для постановки «Лебединого озера». Нуреев позвонил ей в театр «Бостон балле». Дудинская позже делилась: «Я его спросила: “Руди, ты помнишь, как мы танцевали с тобой «Лауренсию»?” И он ответил: “Да, всегда помню, и всегда буду вам благодарен”. Не так уж часто люди помнят добро и благодарят за него». Серджиу Стефанши тоже виделся с Нуреевым на Западе, в Национальном балете Канады. Нуреев ставил там «Спящую красавицу» и попросил Серджиу порепетировать с Карен Кейн в роли Авроры. «Расскажи ей о Дудинской», – наказал он.