Высокий и мощный Сергеев так долго царил в роли Альберта на сцене Кировского, что, по словам Ирины Колпаковой, более молодые танцовщики с трудом представляли на его месте кого-то другого. Лиризм и царственное изящество Сергеева вызывали восхищение у всех. И Колпакова сильно удивилась, когда Рудольф не захотел посмотреть его танец с Жизелью – Дудинской. На ее предложение поучиться у Сергеева Рудольф ответил: «Пойди в ресторан и посмотри, как официанты бегают от столика к столику. Вот там ты увидишь настоящую динамику».
Каким бы прославленным ни был артист, подражать ему Рудольф не собирался. Своего Альберта он «пропустил» через себя. Альберт – одна из тех богатых драматизмом ролей, которые служат критерием артистичности танцовщика и ставят перед ним еще более сложные задачи, когда его артистизм обретает глубину и нюансировку. Альберт должен быть «и принцем, и крестьянином, Гамлетом для своей Офелии, – писал Ричард Бакл. – Он должен исполнять во втором акте изнурительные серии антраша, кабриолей, пируэтов и туров в воздухе, а потом рухнуть (но бесшумно) на землю в раскаянии и горе. И все это следует исполнять в духе времени».
Сергеев в своей интерпретации обыгрывал тему социального конфликта. Его граф Альберт был светским человеком, представителем правящего класса и расчетливым соблазнителем бедной крестьянской девушки. Рудольф же представил Альберта безответственным, импульсивным юношей, неопытным в сердечных делах и охваченным новыми, прежде неведомыми ему чувствами. По словам театрального фотографа и критика Нины Аловерт, артисты поколения Рудольфа «знали о мире гораздо больше своих предшественников» и предпочитали трактовать эту историю сквозь призму морали, а не социального конфликта. Рудольф познал силу юношеского упоения любовью в отношениях с Менией, и этот личный, пусть и небогатый, опыт помог ему создать свой образ главного героя «Жизели». «Я первым показал Альберта глубоко влюбленным с самого начала, – вспоминал он об этой ранней работе. – Он был влюблен в любовь. Эйфория!»
Столь радикальное изменение в трактовке партии Альберта Рудольф продемонстрировал в своем дебютном выступлении в «Жизели», состоявшемся в субботу 12 декабря 1959 года. По обе стороны занавеса царило почти осязаемое возбуждение. Хотя суббота в те времена была рабочим днем, в театре в тот вечер случился аншлаг. Люди в ожидании стояли в ложах. А за кулисами замерла обескураженная Ирина Колпакова: из гримерной вышел ее Альберт в новом укороченном камзоле. Ладно бы только это. Но он еще надел свои «благопристойные» панталоны не поверх алого трико, как было принято, а под него! Впрочем, Колпакова к тому моменту уже оценила тягу Нуреева к новшествам. Особенно ей понравились те изменения, что он внес в «призрачный» второй акт балета, когда царица виллис повелевает терзаемому раскаянием Альберту танцевать до смерти. (В конце Жизель спасает ему жизнь, а сама возвращается в царство теней.) В своем соло Рудольф заменил серию стандартных бризе с продвижением по сцене последовательностью антраша на одном месте[89]. Таким образом он надеялся показать бешеное трепетание сердца своего героя.
Когда упал занавес, театр сотрясли аплодисменты и топот ног. «Это начало новой эры!» – вскричал администратор Кировского, Сергей Коркин. Увы, его мнение разделяли не все. «Сергеев и Дудинская сильно разозлились на нас, – вспоминала Колпакова. – Они сказали: “Зачем вы оспариваете традицию? Мы так напряженно работали над этим балетом, старались его сохранить, а вы его меняете”. Они не признали Рудольфа графом Альбертом»[90].
Зато для тех, кто принял новую трактовку его образа, работа Рудольфа стала откровением. «Он пришел… и победил», – ликовала Вера Красовская. Нуреев, писал другой критик, «не столько отступил от традиций Сергеева, сколько открыто их оспорил». На спектакле присутствовал и авторитетный балетный критик Юрий Слонимский. В эссе, опубликованном через несколько месяцев в «Атлантик мансли», он объявил нуреевского Альберта «непохожим ни на кого из тех, что нам доводилось видеть. Влюбив в себя по прихоти Жизель, он затем теряет контроль над собой. Второй акт в его версии раскрывает последствия любовных мук, и мы становимся свидетелями постепенного очищения чувств героя и воспарения его души. Выразительный танец Нуреева проясняет нам главные темы балета». Валерия Чистякова поддержала мнение Слонимского в «Смене»: «Танец Нуреева одновременно и естественный, и спонтанный, и отражает очевидную пылкость и отчаяние Альберта. Действие (в первом акте) неудержимо клонится к роковой развязке, и наши чувства обостряются до предела, пока мы приготовляемся к событиям второго акта – акта, в котором Нуреев танцует действительно блистательно»[91]. На многих зрителей в тот вечер триумф Рудольфа произвел неизгладимое впечатление. Люба Романкова испугалась, как бы он «не сошел с ума сам, или у него не случился сердечный приступ». А Тамару Закржевскую балет захватил так, что ей показалось, будто она сама только что танцевала: «На то была причина: когда бы Рудик ни танцевал, зрители всегда испытывали удивительное чувство сопричастности».
89
Точнее говоря, он заменил диагональную серию бризе последовательностью из шестнадцати антраша сис (шесть скрещиваний ног в прыжке); да еще трижды менял ногу; это очень трудный элемент для исполнения.
90
Когда роль графа Альберта получил в 1965 году Валерий Панов, Сергеев призвал его не вносить в нее никаких изменений. При всем своем восхищении Сергеевым, Панов все же решил предложить свою интерпретацию. После чего Сергеев заметил: «В последние годы Альбертов было много, да все куда-то испарились».
91
Колпакова потом стала прима-балериной Кировского. Эта «Жизель» была ее единственным спектаклем с Нуреевым на сцене театра.