Бамбук ассоциировался у меня всегда именно с Китаем и Японией, но насколько богаче, разнообразнее и пышнее бамбук в Индонезии! Во многих местах сада тот или другой вид бамбука образует сплошные, совершенно непролазные, правильной круглой формы купы. Одна из них, где стволы гигантского бамбука особенно плотно прижаты друг к другу, неизменно фигурирует среди всех по священных Богору (или вообще тропической растительности) иллюстрации. Купа эта действительно очень живописна, но я твердо решил, что не поддамся шаблонному чувству и фотографировать ее не буду. И надо же, когда недавно мне привелось напечатать в научно-популярном журнале статью с фотографиями сада, то в вышедшей статье я обнаружил эту старую знакомую, вставленную с пометкой «фотохроника ТАСС» среди моих собственных фотографий.
Следует рассказать о разных панданусах. Они выглядят обычно так, будто, торопясь вырваться из болотистой почвы, устремились вверх настолько поспешно, что забыли обеспечить себя достаточно мощным и прочным стволом. Затем спохватились и стали выпускать из верхней утолщающейся части ствола добавочные подпорки. Особенно нелепо выглядят те из них, которые еще не достигли земли. В хаосе этих подпорок основной ствол иногда бывает найти невозможно. Узкие жесткие листья панданусов всегда свисают вниз, как бы подломленные посередине. Из этих листьев на Суматре плетут циновки, которые, говорят, хороши тем, что их избегают почти все насекомые. Шишковидные плоды панданусов размерами и формой похожи на ананасы, но, к сожалению, они несъедобны. Их лишь развешивают иногда для украшения да употребляют для чистки посуды. Вызывают удивление цветы фрейсинетии, тоже относящейся к пандановым. Мы привыкли к опылению цветов насекомыми, ну уж куда ни шло мелкими птицами — колибри и нектарницами. Но у фрейсинетии другие, чисто тропические масштабы — ее цветы опыляют белки.
В богатом осадками Богоре я не ожидал встретить обширной коллекции сухолюбивых кактусов и агав. Им отведена специальная кактусовая горка, растительность которой словно создана фантазией художника-формалиста. Здесь и столбы шести-, семиметровых цереусов, и вовсе не похожие на остальных своих сородичей пейрескии, покрытые листьями, и лепешки опунции с шипами и без шипов, и вызывающие одним своим видом сухость во рту агавы, драцены, юкки.
В другом конце сада вы неожиданно натыкаетесь на собрание эвфорбий — древовидных африканских молочаев. Это обычно настоящие деревья и по размерам, и по структуре ствола. Но вот, казалось бы, от обыкновенного, покрытого корой древесного ствола вдруг отходят и устремляются вверх, как канделябры, мясистые зеленые ветви.
Привлекает внимание водная растительность небольших прудов, затянутых вместо нашей ряски эйхгорнией, которой помогают держаться на поверхности воды вздутые и наполненные воздухом черешки листьев. Эйхгорнию, как и нашу элодею, называют американской водяной чумой — так бурно развивается и распространяется она в новых для себя водоемах, изменяя их режим и вытесняя другие виды водных растений. Но водяной чуме в саду, разумеется, не дают полной воли, и остается достаточно места и для цветущей здесь почти постоянно виктории-регии, и для нежно-розовых, как небо на рассвете, цветов индийского и египетского лотоса. Есть здесь и голубая нильская кувшинка, и жюсьена, или японская кубышка, со своеобразными дыхательными корнями, которые плавают по воде, и болотная орхидея ванда, и папирус, и родственник нашего рогоза кошачий хвост, метелки которого действительно похожи на короткие закрученные хвосты южноазиатских кошек.
Я, кажется, злоупотребляю вниманием читателей, но как обойти молчанием обнесенный защитной сеткой воспетый Пушкиным анчар. Ядовитым его соком смачивают стрелы своих духовых ружей батаки Суматры и даяки Калимантана. Как не упомянуть о словно отлитых из металла кронах даммары, похожих на гигантские хвощи казуаринах со свисающими иглами, с которыми по длине может соперничать лишь хвоя мексиканской сосны Монтецумы. Яйцевидные листья даммары не мешают ботаникам относить это дерево к хвойным, тогда как казуарина — растение лиственное.