Каждая прогулка по саду знакомила нас со все новыми и новыми растениями и наглядно иллюстрировала явления, о которых мы знали только по учебникам, да и то не всегда. Конечно, нам и раньше было известно, что многим тропическим деревьям свойственны досковидные корни, помогающие удерживаться в грунте тридцати — сорокаметровым стволам. Но одно дело знать об этом теоретически, другое — увидеть наяву эти извивы досок, за которыми иногда свободно мог спрятаться самый высокий из нас. А каулифлория — развитие цветов прямо на стволах деревьев, когда порой не можешь разобраться сразу, то ли это зацвело само дерево какао или дуриана, то ли просто его ствол усыпан расцветшими эпифитами.
Не побывав в Богорском саду, мы потом ни за что бы не разобрались сразу в хаосе настоящих лесов. Ведь порой и здесь мы, несмотря на разъяснительные таблички, останавливались в изумлении перед чудовищным переплетением стволов и не могли понять, что представляет собой этот необузданный хаос — одно лишь многоствольное дерево или целую рощу, окаймленную завесами нежных нитей воздухоносных корней. На поверку оказывалось, что это фикус: гигантски разросшийся собрат нашего скромного обитателя цветочных горшков и кадок или же гордый варингин, «дерево власти». Еще у одного вида фикуса — фикус пумила разные ветви так отличаются друг от друга, что никак не можешь поверить, что их породил один и тот же ствол, тем более что фикусы-душители обычно начинают развиваться как безобидные эпифиты, обрастая затем со всех сторон ствол своего хозяина и как бы замуровывая его в собственной толще.
Постепенно, когда приглядишься и несколько привыкнешь к разнообразию растительности влажного тропического леса, начинаешь различать характерные ее особенности. Покрытые тонкой, гладкой, обычно светлой корой стройные стволы начинают ветвиться лишь на значительной высоте — десять, пятнадцать, двадцать метров от земли. Преобладают лишь две основные формы листьев: крупные, кожистые, с твердой глянцевитой поверхностью (разбивающиеся о нее капли дождя производят своеобразный шум) или нежные, перистые, как у наших акаций. Во влажном «дождевом» тропическом лесу и имитирующих его участках парка почти нет подлеска, очень слабо развит травяной покров. И совсем мало, неожиданно мало цветов. Большинство из них, очевидно, появляется на кронах деревьев и снизу никак не просматривается. Впрочем, в саду то одно, то другое одиноко стоящее дерево вдруг покрывается целым каскадом цветов — или своих собственных, или какого-нибудь из усеявших его эпифитов. Как-то один мирт, мимо которого я проходил почти каждый день, вдруг почти на глазах окутался багряным пламенем цветущих орхидей, но в тот же вечер дождь, как на грех особенно сильный, сбил это пламя более чем наполовину. Такую судьбу, увы, разделяют очень многие цветы «дождевого» леса.
В тропическом лесу встречается очень мало бабочек, как, впрочем, и других насекомых. В Богоре, из-за того что там много разреженных мест, разных площадок и опушек, их все-таки видишь значительно больше, чем в настоящем лесу.
Мне специально пришлось охотиться за бабочками и за другими крупными насекомыми, об этом меня настойчиво просил один из моих друзей — энтомолог. И вот уже в самом конце путешествия, перебирая черных с зеленоватыми металлическими блестками мемнонов, ярко-желтых с темной каймой на крыльях эврем, оранжевых данай, киноварно-красных иксиас, кофейных сатиров и великолепных бархатисто-черных с золотом помпеев-птицекрылов, — все, что удалось спасти от вездесущих муравьев и тараканов, — я обратил внимание, что на этикетках, как правило, были обозначены ближайшие окрестности населенных пунктов. В настоящих дебрях тропических лесов, среди нетронутой природы бабочки нам обычно не попадались.
Зато немецкий натуралист Зейц, которому удалось наблюдать полог тропического леса сверху, с возвышавшейся над ним скалы, заметил там такое изобилие бабочек, какое и не снилось ни одному энтомологу. То же касается и птиц, и многих других представителей животного царства, о которых мы судим по более или менее случайно оказавшимся внизу экземплярам. Это похоже на то, как если бы мы изучали фауну морского дна и судили бы о ней только по организмам, найденным на берегу в штормовых выбросах. Да так оно и было до сравнительно недавних пор, ведь драгами и тралами, не говоря о более совершенных орудиях лова, зоологи стали пользоваться лишь с прошлого века, и их применение незамедлительно повлекло за собой множество зоологических откровений.