Имя Юнгхуна у нас почему-то мало известно, а вместе с тем этого замечательного ботаника недаром называли «Гумбольдтом Явы». Молодой врач, убивший на дуэли противника, вынужден был бежать из Германии. На Яве он вступил в колониальную армию, увлекся естествознанием, которому и посвятил всю дальнейшую жизнь. Юнгхуном даны классические описания растительности Явы, разработана система вертикальной зональности растительного покрова от влажной римбы до альпийских лугов. Эта система не устарела до сих пор.
Можно многое еще рассказать о ползучем панданусе фрейсинетии, густо усаженной элегантными фестонами листьев, о лаврах и миртах, о мелких, но прелестных магнолиях, о кустах ярко-оранжевого яванского рододендрона, о цветущей кобее и жакаранде, но я остановлюсь еще только на оранжереях. В одной из них — великолепное собрание орхидей, глоксиний и камелий. Об одних орхидеях смело можно было бы написать отдельную книгу — их здесь более ста видов. Вот причудливая стэнхония, похожая на разметавшуюся в полете птицу, вот изысканный башмачок пафпопедилум… Фантастические формы, самые невероятные комбинации красок и оттенков. Природа, позволяя себе удивительно смелые сочетания красок, придавая своим творениям самую замысловатую форму, никогда не бывает безвкусной.
В другой оранжерее культивируются кактусы. Разнообразие еще большее, чем на кактусовой горке Богора, но там все масштабно, монументально, здесь же в миниатюре. Бродя среди этих формалистических растений, странно сознавать, что здесь оранжерейные стекла служат не для удержания тепла и влаги, а, наоборот, для предохранения этих сухолюбивых растений от чересчур уж влажного климата Чибодаса, климата еще более влажного, чем в Богоре.
Но самое большое впечатление в Чибодасе оставил все же не сам сад, а заповедный участок девственного леса. По его окраине мы побродили, конечно, в первый же день. Здесь, однако, на многих деревьях встречаешь этикетки с латинскими названиями. Впрочем, не только люди, но и растения пытаются стереть границу между садом и лесом. Дикие растения из леса стремятся проникнуть в сад, но и культивируемые в саду переселенцы из других мест нередко встречаются в одичалом состоянии на окраине леса, проникая в него порой на несколько сот метров, а то и на километры.
На рассвете следующего дня мы вдвоем со смотрителем сада отправились через лес по склону потухшего вулкана Пангерангго, пробираясь к его вершине. Все вокруг сочилось влагой и сыростью, гремел беспорядочный хор птичьих голосов. Без предварительных ознакомительных прогулок по садам Богора и Чибодаса мне нипочем бы не разобраться в этом переплетении стволов, лиан, ветвей, веточек, листьев. Теперь же я, хоть и не слишком часто, узнаю те или иные растения и могу, скажем, отличить покрытые восковой пленкой молодые стволы ротанга и его обсыпанные белым порошком листочки от стволов ползучего пандануса фрейсинетии или «виноградной лианы» циссуса. Впрочем, это еще самый легкий урок. Ротанг очень быстро заставляет запомнить свои коварные крючки, впивающиеся в одежду, а то и в тело при неосторожных попытках сойти с тропинки и хоть немного углубиться в заманчивую чащу. Зато к ползучим стволам циссуса я вскоре проникаюсь теплым чувством благодарности. Когда, несмотря на пронизывающую сырость, на подъеме все больше и больше начинает мучить жажда и я с тоской думаю о том, что кокосы с их освежающей влагой здесь не растут, мой заботливый спутник рассекает своим ножом-голоком извивающийся ствол циссуса, подставляет к срезу фляжку и через несколько минут потчует меня кисловатым, приятно освежающим соком. Да, эта лиана больше заслуживает права называться «деревом путешественников», чем прославившаяся под этим названием равенала. Веер расположенных в одной плоскости листьев равеналы очень эффектен, ничего не скажешь. Что же касается воды, скапливающейся в карманах листовых влагалищ равеналы, то она всегда имеет настолько неаппетитный вид, что, право, скорее уж напьешься из придорожной лужи.