Поднимающаяся в гору тропинка то расширяется, то снова сужается настолько, что мой проводник должен расчищать ее голоком. А вокруг такое буйство растительности, что только теперь начинаешь понимать, как правы были ботаники прошлого века в своих описаниях тропического «дождевого» леса, описаниях, которыми я в молодости зачитывался, воспринимая все-таки их пафос как некоторое преувеличение. Романтический патриарх яванской ботаники Юнгхун писал, что тропический лес не терпит пустоты, а обычно спокойный и академичный Габерландт начинал категорически утверждать, что для размещения всего этого чудовищного нагромождения взаимно переплетенных растений трехмерное пространство кажется недостаточным. Теперь я мог воочию убедиться, что они нисколько не преувеличивали. Завеса зелени по обе стороны от тропинки или ручья, вдоль которого мы поднимались, на первый взгляд кажется сплошной. Трудно разобраться, где кончается дерево-хозяин и где начинаются окутывающие его шубы, канаты, шпуры, бороды, выросты, гнезда эпифитных папоротников, орхидей, плаунов, мхов и еще невесть каких растений. И все это пропитано водой, сочится каплями и стекает струйками. Сначала все кажется погруженным в зеленый сумрак, только потом замечаешь, что света здесь не так уж мало, гораздо больше, чем в наших хвойных лесах. Смуглое лицо моего спутника в этом зеленом фильтре кажется мертвенно-бледным. Зелено все вокруг, видимо, природа забыла о том, что существуют и другие цвета кроме бесчисленных оттенков зеленого.
Зеленым цветом отливают даже те немногие стволы деревьев, на которых нет эпифитов. Зеленая ассимилирующая ткань просвечивает сквозь их тонкую светло-серую кору.
Слабым диссонансом в эту зеленую симфонию врываются лишь редкие, тонущие в массе листвы цветы орхидей и красного яванского рододендрона да темные стволы древовидных папоротников с улитками неразвернувшихся листьев. Здесь, на полуторакилометровой высоте, они приходят на смену пальмам.
Нежно-зеленые листочки печеночных мхов селагинелл контрастируют с темно-зелеными «птичьими гнездами» папоротника асплениум, действительно похожим на растрепанное гнездо крупной птицы. Иногда, прикрепляясь к лианам, эти гнезда неожиданно приобретают сходство с огромными темными люстрами. Листья другого эпифитного папоротника платицериум смахивают на гигантские оленьи рога. Эти листья образуют у ствола дерева-хозяина огромную воронку, где скапливается перегной и куда опускаются собственные корни папоротника, который, таким образом, сам себя кормит. Сходным образом ведут себя и асплениум, и образующая из своих листьев почти замкнутые мешочки дишидия. Рядом взметнулся вверх по стволу стройной гордонии красивый лазящий папоротник лагодиум.
Вот огромные губчатые клубни мирмекодии. Это — живые муравейники: обширные воздухоносные полости растения густо населены муравьями. Долго считалось, что ходы эти прогрызают сами муравьи, но Трейб (чем он только не занимался!) доказал, что полости образуются и в отсутствие муравьев. Нелегко было поставить соответствующие опыты, ведь муравьи в Индонезии вездесущи. Здесь их тоже множество — и в висячих муравейниках мирмекодий, и на нашей тропинке, которую они пересекают целыми колоннами. А вот и совсем другая, но тоже достаточно мощная колонна. Это куда-то перебираются походным маршем личинки мух сциар.
Подъем наш продолжается уже около двух часов. Смолк птичий хор, слышно только басовитое воркованье диких голубей, да красновато-коричневая кукушка, которую почему-то называют «рыжая обманщица», кукует совсем не по-нашему: «петэ, петэ, петэ!» Зато голубой с белым зимородок, порхавший на берегу ручья, будто спрашивал меня по-русски: как? как? как? Да ничего, приятель. Взмок, устал, но до чего же все здорово! Иногда слышались крики обезьян, однако за все время подъема мы только один раз увидели длиннорукую фигуру гиббона, а потом еще быстро промелькнувшую над нами черную мартышку лотонг.
Двигались мы почти в полном молчании, что было и не удивительно, так как мой спутник не говорил по-английски. К счастью, он знал многие латинские названия растений и с готовностью приходил на помощь, когда я нуждался в ботанической консультации. В остальном помогали жесты.
Я давно мечтал увидеть прославленный паразитический цветок раффлезию, который достигает метра в поперечнике и имеет консистенцию, цвет и запах разлагающегося мяса. Из этого неаппетитного, но очень интересного для каждого биолога цветка и состоит по существу все растение, паразитирующее на некоторых лианах, на тех их частях, которые лежат на земле.