Когда я погружался под воду не с катера, а с прау, то, как и в Амуранге, над местом погружения обычно останавливалось около десятка лодок с любопытными, и мне приходилось старательно лавировать среди них. Правда, и здесь Рента очень быстро навел порядок, заставляя все прау держаться на некотором расстоянии от подводного пловца.
Единственный на острове грузовик стоял до нашего приезда в бездействии из-за отсутствия бензина. Теперь он был в нашем распоряжении, и жители ездили вместе с нами по своим делам или просто прокатиться. Пассажиры располагались в ротанговых креслах, поставленных в кузове. Шофер неизменно останавливался у каждой лужи, чтобы долить воды в радиатор, а нередко приходилось вылезать всем, чтобы убрать заваливший дорогу ствол пальмы или фикуса. Путь до места работ и обратно протекал всегда очень оживленно, с шутками и песнями.
Деревни, в которых нам приходилось останавливаться, мало чем отличались от «столицы» острова. Те же аккуратные хижины на невысоких сваях со стенками из бамбука, окруженные зеленью кокосовых и сахарных пальм и гигантскими лопухами бананов. Внутри чисто, но обстановка, конечно, очень скромная. Здесь, на Унауна, крестьяне живут, пожалуй, несколько богаче, чем на Яве. Жители держатся просто, приветливо и с достоинством. Даже ребятишки не проявляют назойливого любопытства. Иногда кто-нибудь обращался ко мне. с речью, которую Ренга переводил всегда очень кратко и, увы, стереотипно: «Они очень рады, что вы приехали на Унаупа». Радушие действительно проявлялось во всем: и в мимике, и в жестах, и в готовности помочь. Очень быстро мы поняли, что когда крестьянин или рыбак приносит нам фрукты, попугая или рог из раковины, то не следует доставать кошелек, к чему мы привыкли на берегах Восточной Явы и особенно на острове Бали, где много туристов.
Работа нередко затягивалась дотемна. Иногда нас задерживал обед или ужин, который староста деревни устраивал в нашу честь. Поскольку фары грузовика не работали, на крышу кабины торжественно водружалась калильная лампа «Петромакс», дающая, к слову сказать, очень яркий свет. Эти лампы неоднократно выручали нас и во временных лабораториях, и при ночной работе на берегу.
Жители Унауна гордятся, и не без основания, двумя своими оркестрами. В одном играют взрослые, в другом — дети. Поют жители Унауна много и охотно. Песни их очень напевны и мелодичны. К сожалению, на Яве, да и на Сулавеси народные мелодии очень часто подвергаются безбожной джазовой инструментовке и синкопированию. Просишь иногда спеть или сыграть какую-нибудь национальную песню, но получаешь совсем не то. Какая же это индонезийская музыка? Оказывается, это все же песня Северного Сулавеси (или сунданская, или суматранская), но обработанная в американском стиле.
На Унауна, как и в некоторых других местах, национальные мелодии были почти совсем лишены этого американского налета и слушать их было очень приятно. Наряду с широко распространенной по всей стране «Бурунг какатуа» (птичка какаду) или известной и у нас песней «Страна родная Индонезия» (ее на каждом острове поют немножко по-своему) у жителей острова есть и свои собственные песни. Одна из них, песнь об Унауна, сочинена совсем недавно «начальником музыки» острова.
Во время одного из наших походов зашла речь о моем гостеприимном хозяине Саибе Ласахидо. Он, оказывается, наследный раджа острова, отказавшийся принять власть после смерти своего отца в 1939 году. Пришлось нарушить принцип наследования и назначить выборы нового раджи, который правил очень недолго. Затем был избран раджой Мохаммад, двоюродный брат Саиба и потомок рода Ласахидо, но по женской линии.
Когда в 1950 году во всей независимой Индонезии был введен республиканский образ правления, Мохаммад по желанию населения был назначен начальником администрации. Его и теперь по старой памяти называют раджой, а некоторые до сих пор оказывают и ему, и Ласахидо знаки высшего почтения. Этого я не замечал. Я только видел, как они опускали одно плечо с вытянутой вниз рукой, но это вообще принято у индонезийцев по отношению к старшим.