Потекли тихие дни вынужденного бездействия. Однажды хозяева пансиона пригласили нас на воскресенье в свое загородное имение с рисовыми полями, рощицами кокосовых пальм, мускатных орехов, фруктовых деревьев и даже собственным минеральным источником, стекающим в пригодное для купанья озерко.
Запомнился завтрак-пикник в тенистой роще. На бамбуковый стол, покрытый вместо скатерти банановыми листьями, подавались тоже на импровизированных подносах и тарелках из листьев свежезажаренные окорока, куры, миниатюрные шашлычки-сатэ и, конечно, неизменный рис, спрессованный в пальмовых листьях, и на листьях же обычные острые приправы. В сосудах из бамбуковых стволов принесли пальмовое вино сагуэр, на этот раз очень хмельное и сладкое. О разнообразии и изобилии засыпавших стол фруктов нечего и говорить.
Я заинтересовался мускатными орехами, и мне тут же насшибали их целую кучу. Под мягкой оболочкой, похожей на оболочку каштана, но в отличие от нее гладкой, расположены скорлупа и ядро. Наиболее же ценится так называемый мускатный цвет — тонкая ярко окрашенная пленка между оболочкой и скорлупой.
Потом нас повели на старинное кладбище. На могилах каменные изваяния: примитивные человеческие фигуры со схематично очерченными, но странно выразительными лицами. Чем-то они напоминают физиономии наших скифских «баб», но отличаются от них большей отчетливостью черт. Расовый их облик, впрочем, остается для нас неясным.
— Кто здесь похоронен?
— Пахлаваны (богатыри).
— Кто они? Откуда?
— Никто этого не знает…
— Сохранились ли о них сказания, легенды?
— Да, кое-что сохранилось. Но очень разное. Одно противоречит другому. Вероятно, эти сказания более позднего времени. Народ не может не пытаться объяснить загадку…
Действительно, история минахасцев, как и других племен Северного Сулавеси и окрестных островов, еще мало изучена. По крайней мере в литературе я потом не смог найти ничего вразумительного. Путешественники и исследователи порой объединяют минахасцев, горонталов, талаудцев и жителей Молуккских островов под одним названием «альфуры», или «арафуры», что по существу означает лишь «инородцы», «немалайцы» или «немусульмане». Некоторые исследователи относят их к протомалайцам, лингвисты отмечают языковую близость к филиппинцам.
Сейчас минахасцы — один из самых культурных и развитых народов Индонезии. Поэтому трудно поверить тем авторам, которые еще сравнительно недавно обвиняли их во многих грехах: свирепости, стремлении к разбою и пиратству, охоте за черепами и даже каннибализме.
Всего сто лет тому назад Альфред Уоллес, который работал в таких центрах Минахасы, как Томохон и Тондано, вынужден был пробираться со своих зоологических экскурсий домой задворками и крадучись, так как многие жители, особенно женщины, в панике разбегались, увидев его рослую, бородатую фигуру. Теперь же приветливые и общительные жители не только этих, но и самых мелких городов и поселений Минахасы очень охотно заговаривают с иностранцами и с удовольствием обсуждают с ними самые свежие политические новости.
Нам удалось побывать на большом китайском празднике Чапгомэ, у которого есть и другое местное название — Типиконг. Китайцы съезжаются на него со всей Минахасы и даже из других провинций. Присутствует на празднике и все коренное население Манадо и его окрестностей. Уже за неделю до Типиконга о нем велось множество разговоров.
Павел был очень озабочен, что сейчас, в разгар дождливого сезона, ему не удастся заснять Чапгомэ при солнечном свете, да и вообще проливной дождь может разогнать праздничную процессию. Доктор Сурьо полушутя, полусерьезно говорил, что на какой бы сезон ни приходился Типиконг, дождя во время праздничной церемонии никогда не бывает. Дождевые тучи, мол, боятся дракона, которого несут во время процессии. Ведь это доброе и могущественное существо питается облаками и туманом. Самое забавное, что пророчество доктора Сурьо оправдалось. Хотя день праздника и начался проливным дождем, но к полудню дождь прекратился, а к трем часам — началу торжественного шествия — засияло солнце, не исчезавшее до самого заката, и лишь часов в девять вечера, когда мы пешком возвращались домой, снова полил тропический ливень.
Торжественное шествие, начавшееся от главного китайского храма, открыла кавалькада всадников — обнаженных до пояса мальчишек в белых с красными аппликациями шароварах. На голове у этих юных кавалеристов витые золоченые обручи, с которых на спину свисает пелена тонких шнуров, у всех разного цвета. Лица закрыты масками или сильно подгримированы. Затем под красным транспарантом с иероглифами шествуют с зелеными флажками в руках учредители празднества. Все они облачены в парадные костюмы, при галстуках (в эту влажную тропическую жару!). Далее следует духовой оркестр, играющий популярные индонезийские мелодии. Оркестров в процессии несколько. Инструменты каждого из них выкрашены в определенный цвет — синий, желтый, зеленый. Кроме медно-духовых оркестров европейского образца шли духовые оркестры с инструментами из бамбука и раковин. Один оркестр состоял исключительно из различных трещоток. Отдельно несли большие барабаны, в которые отчаянно лупили все время сменявшие друг друга мальчишки, так как никто из них не мог выдерживать такого бешеного темпа и напряжения больше пяти-шести минут. Вслед за первым оркестром на палках несли растянувшегося метров на тридцать желтого дракона. На ходу он колыхался своим вздутым матерчатым телом, а когда колонна останавливалась, начинал гоняться за пестрым бумажным шаром, тоже надетым на палку, а иногда, словно разыгравшийся щенок, ловил собственный хвост. За традиционным драконом шествовали два традиционных же льва. Голову льва несет один человек, наполовину в ней скрытый, а туловище из похожей на лоскутное одеяло попоны натягивает на себя другой.