Через пятьдесят лет Нушич весьма подробно расскажет о том, что значил для Белграда этот гостеприимный дом:
«Поэтический дом Илича в 80-х годах был единственным литературным клубом в столице. Все попытки, предпринимавшиеся до и после этого с целью основать какое-нибудь литературное общество, которое сблизило бы писателей и дало бы новые силы литературе, никогда не играли такой роли, которую в этом отношении сыграл дом Илича.
Через этот дом, двери которого были открыты и днем и ночью, прошло несколько поколений; на пороге его встречались старая, уже умирающая, романтическая литература и новая, сменяющая ее, реалистическая; одним словом, через этот дом прошла вся наша литература 70–80-х годов, начиная от Матие Бана, Любы Ненадовича, Чеды Миятовича, Джорджа Малетича и Йована Дорджевича.
Я сам лично в доме Илича встречал Владана Джорджевича, Лазу Костича, Джуру Якшича, Лазу Лазаревича, Милорада Шапчанина, Змая Качанского, Джуру Янковича (талантливого, но рано умершего поэта), Яшу Томича (в то время очень популярного социалистического поэта), Павла Марковича-Адамова, Милована Глишича, Светислава Вуловича, Владимира Йовановича, Янко Веселиновича, Симу Матавуля, Брзака, Светолика Ранковича, Косту Арсениевича (печатника, поэта-социалиста), Стеву Сремца, Матоша, Домановича, Шантича, Джоровича, Божу Кнежевича, Любу Недича, Николу Дорича, д-ра Милована Савича, Илью Вукичевича, Милорада Петровича, Йована Скерлича, Милорада Митровича и еще многих других, менее известных деятелей культуры и национального движения.
Встречи в доме Илича не могли остаться без последствий, и часто многие новые издания и творческие замыслы появлялись именно как результат этих встреч.
Можно почти с уверенностью сказать, что это литературное собрание — дом Илича — было той средой, в которой развился процесс перехода от романтизма к реализму, что именно из этой среды развилась та сила, которая ликвидировала литературную гегемонию Нового Сада[8] и завоевала Белграду первое место, и, наконец, что эта среда, давшая в лице Воислава поэтического реформатора, дала литературе и многие другие известные имена».
Ввел Бранислава в этот дом, как уже говорилось, поэт Воислав Илич, с которым Нушич познакомился в «Дарданеллах». Попасть в него было давней мечтой юного Нушича. «Издали этот дом казался мне, шестнадцатилетнему юноше, каким-то зачарованным замком или недоступным гнездом, в котором царят старые орлы, в то время как орлята улетают, чтобы посмотреть мир, и вечером возвращаются на ночлег».
Желтый, крытый черепицей, приземистый дом в четыре окна был просторным. Длинное здание с многочисленными службами уходило в глубь двора, за которым начинался большой красивый сад, простиравшийся до самого Дуная. В доме всегда гостили родственники и знакомые, и в иные дни в нем обитало одновременно до пятнадцати человек.
Гостеприимный хозяин дома, старый поэт Йован Илич лет десять с небольшим тому назад был министром юстиции, но теперь от политической жизни отошел, хотя и числился еще членом государственного совета. Жена Смиляна родила ему четырех сыновей — Милутина, Драгутина, Воислава и Жарко, и все они были очень одаренными молодыми людьми.
Драгутин Илич в воспоминаниях о брате писал: «Воислав Илич жил в доме, где первыми воспитателями были народная сказка и восточная поэзия, а первыми книгами — мифология и классика».
Их отец, Йован Илич, увлекался древнегреческой и индусской философиями, а также сочинениями Канта и Гегеля. Он знал много языков и считался выдающимся переводчиком и знатоком Пушкина, Державина, Карамзина, Мицкевича, Гёте, Руссо, Шиллера, Лонгфелло… Особенно интересовался русской литературой и по своим воззрениям был славянофилом, а его сын Драгутин — даже русофилом. Именно славянофильство сблизило либерального Йована Илича с радикалами, в то время активно выступавшими против австрофильской политики правительства. Впрочем, это не мешало Иличу пользоваться уважением деятелей и прочих политических окрасок, принимать их у себя в доме и даже печататься в литературном журнале «Отаджбина» напредняка Владана Джорджевича.
В доме Иличей у всех были ласковые прозвища. Старого Йову (Йована) Илича сыновья называли «татканой» (батей). С феской на голове и с чубуком в руке он любил посиживать на открытой террасе — «диванане» и попивать кофе с рахат-лукумом в окружении молодой и шумной литературной поросли. Маленький худенький Алка, представленный старому, но еще крепкому и бодрому поэту, пришелся Иличу по душе; Алка дневал и ночевал в его доме.
Воислав Илич был старше Нушича на четыре года, но сдружились они быстро. Оба любили кафаны с их веселым обществом, оба любили литературу. Кстати, все братья Иличи не отличались гимназическими успехами — все они бывали второгодниками и неоднократно исключались из гимназии, а Воислав даже просидел в первом классе три года.
Воислав рос хилым, узкоплечим ребенком и поэтому, очевидно, был любимчиком в доме. Ко времени знакомства с Нушичем он уже был довольно известным поэтом, хотя стихи его еще не имели той масштабности, которая позже принесла ему славу. Воислав называл себя учеником Жуковского и Пушкина, о котором он писал, подражая ритму «Евгения Онегина»:
Высокий, тощий, вечно взлохмаченный, Воислав был любимцем общества. Нушич оставил нам мастерский портрет своего друга.
«Всегда в застегнутом костюме — одна рука в кармане брюк, а в другой сигарета — Воислав ходил размеренными шагами, слегка закинув голову, и всегда с задумчивым взглядом.
Было в нем что-то привлекательное. В обхождении с людьми был очень любезен и к каждому относился сердечно, искренне и доверчиво. Материальные трудности, которые постоянно преследовали его, он переносил с беззаботным равнодушием и был способен даже при самых тяжелых материальных обстоятельствах писать с тем же вдохновением, как и во время душевного подъема. Многие его лучшие стихи написаны именно в такие часы, не благоприятствовавшие работе.
Воислав был художником, что проявлялось не только в его стихах, но и в манере писать их.
Много времени мы провели с ним, а последние годы его жизни мы с ним были в Приштине и жили почти под одной, крышей. На моих глазах создавалась „Страсть на селе“, и я хорошо помню Воислава в момент работы. Перед ним лежали чистые белые листы бумаги, и он четким почерком писал с удовольствием, легко, без напряжения. Стихи лились из-под его пера, как будто он сочинил их уже давно, а если где-нибудь задерживался, то снова перечитывал написанную строку, зачеркивал слово и заменял его более удачным, более сильным. В те минуты он напоминал мне художника, кисть которого легко летает по полотну, вот он на секунду отстраняется от своей картины, вглядывается в нее и снова возвращается к ней, чтобы усилить или еще более оттенить отдельные места. Такая тщательность в работе над стихами была присуща ему всегда, даже тогда, когда в кафе на измятом клочке бумаги или даже на обложке меню он писал стихи для какого-нибудь издателя детской или юмористической газеты, который тут же за столом ждал с гонораром в 5 или 15 динаров в кармане».
Старший из братьев, Милутин, был неудачливым чиновником, часто терявшим службу из-за своих патриотических убеждений и неумения приспособиться к напредняцкому режиму. Ходил он в национальном костюме, с пистолетами, заткнутыми за пояс. Носил длинные усы. Нушичу он казался сбежавшим из музея типажем картины о крестьянском восстании.
Бранислава Нушича привлекал его незлобивый характер и удивительный дар юмориста и сатирика. Рассказы Милутина пользовались успехом у читающей публики.
Второй по старшинству из братьев Иличей, Драгутин, еще на студенческой скамье стал знаменит как литератор. В театре с 1881 года шла его историческая драма «Король Вукашин», за что он особенно был почитаем молодежью. В театре его считали одним из корифеев национальной драматургии. Нушич вспоминает: