Маринкович вводил Нушича в курс дела. В самом городе восемнадцать тысяч жителей, из них всего лишь две тысячи сербов-христиан и едва ли больше тысячи турок. Остальные — албанцы, сербы-магометане, черкесы, цыгане… Обстановка сложная. Мусульмане нетерпимы к «гяурам». Нушичу предстоит по мере сил и возможностей защищать сербов-христиан.
Маринкович вдруг со злобой заговорил об албанцах.
— Это негодяи, разбойники настоящие. Стреляют возле консульства. Уже несколько раз убить грозились!
Заметив на улице албанца в феске, Маринкович выкрикнул турецкое ругательство. Албанец схватился за нож и проводил серба ненавидящим взглядом. Горячность вице-консула Браниславу не понравилась.
Двадцать четвертого января сербские дипломаты посетили местного турецкого начальника — мутешерифа Хафиз-пашу, и Маринкович уехал. Через несколько дней мутешериф нанес ответный визит — уже новому консулу. Красноречие и остроумие молодого человека произвели на турка благоприятное впечатление, и он обещал всяческую помощь.
Нушич стал присматриваться к жизни в городе, объезжал соседние селения.
Турецкая империя приходила в упадок. Уже давно турки-османы утратили свою национальную жизненную силу. Да и не осталось уже чистых турок, перемешались они с покоренными народами, и даже правителями были по янычарским традициям не турки. Всякий, принявший ислам, свободен и теоретически имеет равные возможности. В Приштине всем заправляли энергичные албанцы. Типичного турка можно было узнать по удивительно неподвижному лицу, по умению впадать в состояние абсолютного безразличия к чему бы то ни было, называемое кейфом, когда искусственным напряжением воли из головы изгоняется всякая мысль. Изнеженность и пассивность, а в конце концов и гибель от руки народов, сумевших сохранить свою национальную целостность, чистоту, энергию, — такова судьба властителей империй.
Бранислав увидел, что турецкие власти бессильны навести какой бы то ни было порядок. Убийства и грабежи были обычным явлением. Турки даже поощряли национальную и религиозную рознь, особенно между сербами и албанцами. Единоверцам они покровительствовали. В сербской общине была невыносимая обстановка. Нушич сообщал в министерство, что все боятся шпионов, брат готов донести на брата, отец — на сына.
Нушич посетил старинный сербский монастырь Грачаницу, построенный сербскими королями еще в XII веке, и нашел этот памятник в ужасном состоянии. Какой-то турок собрал во дворе монастыря могильные плиты и построил из них водяную мельницу. «Душа болит, когда видишь, как старый мрамор, который позже рассказал бы о нашей истории, ныне равнодушно мелет кукурузу», — сообщает Нушич.
Он вроде бы неплохо ладил с местными властями, как вдруг ему запретили поездки. Вскоре он догадался, в чем дело. Удар был нанесен из Белграда.
Буквально через несколько дней после приезда Бранислава в Приштину в белградской «Малой газете» (той самой, которую Нушич создал и выпестовал) появилась статья «Политика это или комедия». И написана она была новым владельцем газеты Перой Тодоровичем, который находился в оппозиции к правительству и придрался к своему долголетнему коллеге по радикальной партии министру иностранных дел Савве Груичу. Под псевдонимом «Старый учитель из Старой Сербии» Пера писал:
«Горе, горе, сто раз горе нам! Бедный, несчастный Савва, как ты будешь выглядеть, как мы все будем выглядеть, когда наш представитель г. Нуша впервые пойдет представлять нас перед турецкими вали[13] и перед любопытными сербами приштинскими, которые побегут смотреть на нового представителя Королевства Сербии, нового консула сербского… Бедняга Савва! Знаешь ли ты этого Алкивиада Нушу, которому доверил защищать интересы Сербии? Знаешь ли ты, на что он способен?.. Знаешь ли ты, что это самый обычный белградский студентик, у которого нет ни необходимых теоретических знаний, ни владения каким-либо иностранным языком, ни опыта, ни достоинств, благодаря которым он мог бы претендовать на столь высокое место. Самое большее, на что способен г. Нуша, так это послужить годика два-три писарьком в каком-нибудь консульстве под руководством опытного и подготовленного человека, а ты из этого невинного младенца сделал посмешище, и не только из него, из себя, из всех нас, решив назначить его представителем Сербии в Приштине!»
Нушич в эту историю попал как кур во щи. Политическая грызня достала его и в Приштине. Можно с уверенностью сказать, что Пера Тодорович никаких претензий к Нушичу не имел — он подкапывался под министра Груича. Для нас интересен газетный стиль, воцарившийся после отречения короля Милана и дарования им новой конституции.
Турки истолковали статью по-своему. Они почему-то решили, что у Нушича на Косовом поле есть «какая-то особая и специальная миссия». Мутешерифу показалось странным, что Нушич стал наведываться в ближайшие села. Объяснение, что это делается в целях изучения края и входит в обязанности консула, ленивому турку было непонятным. За Нушичем установили слежку, ему угрожали, а сербов запугали так, что они избегали с ним всяких встреч. «В церкви, — докладывал Нушич, — попы прячутся в алтаре, а когда я вхожу в лавку, хозяин убегает в склад и оставляет меня с приказчиком».
Нушич пригрозил Хафиз-паше, что он вообще закроет консульство и уедет в Белград. Кроме того, он прошел через всю Приштину один, без телохранителя-гаваза, чтобы показать, что ничего не боится. До Нушича консулы в турецких владениях без телохранителей на улице не появлялись. В гавазах обычно служили албанцы, они ходили в белой одежде и давали клятву умереть, не дрогнув, за своего господина.
Храбрость Нушича, его знание турецких законов сломили неприязнь мутешерифа, и они снова неплохо ладили.
Вскоре в органе радикалов «Одъеке» появилось «официальное разъяснение»:
«Г. Нушич не назначался ни вице-консулом, ни заместителем консула, а направлен для выполнения самых необходимых канцелярских дел, пока вице-консул находится в отпуске. В Приштине сейчас нет ни писаря, ни драгомана, и понятно, что консульская канцелярия не может оставаться без надзора».
Груич, видимо, все-таки немного испугался. Пера Тодорович почувствовал это и продолжал наступать. Сей «Жирарден» прошелся еще раз и по Нушичу. Значит, мол, всё бросили на одного человека, а «с коровьей головой котенку не справиться».
В Приштине Нушич пробыл до марта.
Он попробовал наладить отношения с албанцами, которых сербы называют арнаутами. Маринкович, ярый шовинист, открыто ненавидел албанцев и порой забавлялся тем, что осыпал их оскорблениями с балкона здания консульства. Это обостряло враждебность арнаутов. Через знакомых албанцев Нушич выразил желание встретиться с их старейшинами. Однажды у консульства соскочил с коня властный Измаил-бег. Нушич очаровал его и получил приглашение в гости. «Я бы с радостью подвергся этой опасности и пошел бы в гости, — писал Нушич в донесении, — так как от этого была бы великая польза». Впрочем, Нушич преувеличил опасность. Албанцы были самыми ревностными почитателями восточного кодекса гостеприимства. («Если бы ко мне в дом явился заклятый враг, держа в руках голову моего сына, я и тогда должен был бы дать ему приют и позаботиться об его удобствах», — говорили они.)
Не обошлось и без романтических приключений, принявших комический оттенок. Нушич влюбился в турчанку Эмине. Она с мужем Салией Мехмедом и дочкой Кодрией жила по соседству с консульством. С мужем ее Бранислав подружился. Но Эмине была для него волнующей загадкой.
Лицо ее всегда было скрыто густой вуалью — яшмаком, в прорезях которого поблескивали черные глаза. Фигуру окутывал плащ — фереджэ, делая женщину похожей на движущийся мешок. Но при очень богатом воображении остальное дорисовать было не трудно.
Однажды Салия Мехмед принес Браниславу халву, приготовленную ее руками, и пригласил его к себе в дом на чашку кофе. Бранислава охватило радостное возбуждение — наконец он увидит прекрасную Эмине. Но, увы! В женскую половину дома путь ему был заказан. Он увидел перед дверьми гарема лишь туфли Эмине. А если бы там же стояли туфли какой-нибудь ее подруги, то войти в гарем нельзя было бы и мужу.