«…Поскольку до сих пор мое положение было единственным, в котором я мог посвящать себя особого рода литературной работе — драматургии, и поскольку я и дальше собираюсь заниматься тем же (не думаю, что вы вольны убить во мне литератора), то имею честь заявить Вам, что не могу принять какой-либо другой пост, и повторяю свою просьбу — увольте меня на пенсию».
В тот же день, 16 января 1902 года, в знак солидарности с Нушичем из театра уволились Янко Веселинович и Стеван Сремац.
Жест был красивый, но теперь друзьям снова пришлось подыскивать места.
Нушич подвел итоги. Тридцать восемь лет. Грошовая пенсия, которую к тому же не платят, пока он не вернет кое-какие должки театру. На гонорары семью не прокормишь.
Пришлось идти на поклон в другое министерство и принять пост инспектора почт и телеграфа. Говорили, что это работа легкая — путешествовать по Сербии, неожиданно опечатывать кассы в почтовых отделениях и просматривать бухгалтерские книги.
«Представьте меня комиссаром всех почт и телеграфа, боже меня сохрани и помилуй! — рассказывал Нушич. — Но… ничего иного не было.
— Мы назначаем вас, чтобы у вас было место, но никто не требует, чтобы вы ходили на службу, — сказал мне министр, который был ко мне расположен. Но несколько месяцев спустя министром стал человек, который не был ко мне расположен, и он просто сказал:
— Извольте являться на службу!
Гм, прямо-таки на службу! Уж не опечатывать ли кассы у почтарей, дети и жены которых будут плакать в соседней комнате, пока в первой вершится ревизия? Для этой работы надо быть специалистом и иметь, соответственно, склонность… Я не знаю, какую марку налепить на простое письмо, которое посылают в Панчево, не говоря уже обо всем прочем…».
Короче говоря, Нушич снова подает в отставку.
Сейчас уже трудно проследить, что делал Нушич последующие полтора года. Ездил с лекциями в Хорватию и Боснию. Писал пьесы. Редактировал вместе с Янко разные газеты. Порой они едва зарабатывали в день динар-два писанием статеек.
Как ни старался Нушич держаться подальше от политики, она всякий раз нагоняла его. Попытки сделать его приверженцем напредняков, радикалов, либералов были напрасными, он оставался верен идее освобождения и объединения славян, а эгоистические устремления партий высмеивал, плодя тем самым множество врагов.
Радикалы, которым он сочувствовал в юности, раскололись на две партии, наиболее воинственными были «независимые радикалы». В их рядах оказались многие известные литераторы, среди которых были Яша Проданович, Радое Доманович, Йован Скерлич, оставившие глубокий след в сербской истории и литературе. Это их острые перья превратили короля Александра во всеобщее посмешище. Вскоре они уже выступали на выборах как отдельная партия и вошли в народную скупщину. Впрочем, и среди приверженцев этой партии случались раздоры, в которых пострадал… Нушич.
Вечером 22 мая 1902 года в отдельном кабинете гостиницы «Таково» состоялось заседание основателей Удруженья (союза) писателей. Среди видных литераторов были Нушич, Яша Проданович, Доманович…
Возник спор, который остается животрепещущим и в наши дни, — считать ли писателями переводчиков? Яша Проданович, протежировавший приятной даме, преподавательнице гимназии и переводчице русской литературы Косаре Цветкович, настаивал на ее приеме в Удруженье. Радое Доманович, талантливейший сатирик, человек больной и желчный, возражал ему и в запальчивости, не стесняясь в выражениях, вытащил на свет божий интимные отношения Продановича и переводчицы. И… получил пощечину.
Сатирик после этого «аргумента» вдруг сник. А пока он приходил в себя, все остальные с испорченным настроением стали расходиться. Нушич тоже встал. Янко Веселинович крикнул ему: «Вместе пойдем». Доманович, у которого уже прошел психический шок от пощечины, схватил со стола граненый стакан и швырнул его в Продановича. Тот увернулся, и стакан, описав траекторию, попал Нушичу в переносицу. Бранислав залился кровью. Небольшой шрам остался до конца жизни, как доказательство того, что и литературные битвы бывают кровопролитны.
Доманович проводил окровавленного Нушича домой, но по городу тотчас поползли слухи, что Нушич находится в больнице и ждет операции. Правительственная и бульварная пресса подхватила эти слухи и раздула их до размеров сенсации. Писали, что он вряд ли останется жив, так как поврежден мозг. А Доманович тем временем сидел у Нушича дома, читал ему газеты и, поглядывая на его разбитый нос, говорил шутливую надгробную речь, в которой оплакивал «невосполнимую потерю для нашей литературы».
В результате этого скандала правительство охотно перевело Домановича и Продановича в провинцию. Проданович тотчас подал в отставку и уже в октябре 1902 года стал главным редактором новой ежедневной газеты «независимых радикалов» — «Одъек». В первом же номере читатели ее увидели такие строки:
«Мы хотим, чтобы не было личного культа, идолопоклонства, чтобы каждый серб выпрямился, а не склонялся б и не ползал.
Мы хотим, чтобы закончилась эра личного режима, который черпает силу в моральной слабости и бесхарактерности, невежестве и праздной суете, ненасытном аппетите и безденежье, и чтобы поднялось новое поколение деятелей, обладающих настоящими моральными качествами и характерами, уважающих право и человеческое достоинство».
«Независимые» требовали гражданских свобод, но не шли дальше. Защищаясь от нападок правительственной печати, они даже писали, что в их взглядах нет ничего «опасного, разрушительного, революционного», что «это обыкновенная политическая программа, которая в любой другой конституционной стране выглядела бы очень умеренной…».
Пока политики произносили громкие слова, офицеры действовали. Они уже составили заговор против короля. Во главе заговора стоял капитан Драгутин Димитриевич, человек громадного роста и чудовищной силы, за что он и получил прозвище «Апис». Заговорщики не скрывали своего намерения убить короля и Драгу.
Александр, растерявший друзей не только у себя на родине, но и за границей, делал отчаянные попытки подавить недовольство. Но ни репрессии против печати, ни аресты, ни вручение диктаторских полномочий генералу Цинцар-Марковичу не могли уже остановить трагической развязки.
Страдая зыбкостью мысли, король принимал путаные решения. То он поддавался уговорам плачущей королевы и назначал ее брата Никодима, пустого офицеришку, престолонаследником, еще больше озлобляя офицеров и политиков, то принимал советы иностранных послов и склонялся на развод с Драгой, с тем чтобы жениться еще раз и подарить Сербии престолонаследника.
Драгутин-Апис был смел и неосторожен. Он предложил вступить в заговор даже королевским адъютантам. Друзья предупреждали его, чтобы он не вздумал вовлечь в заговор и самого короля. Ненависть к Александру и Драге была так велика, что вербовка производилась почти открыто, и никто не предал заговорщиков — ни те, кто подписывал торжественную клятву, ни те, кто отказывался это делать.
В два часа ночи 29 мая 1903 года двадцать восемь офицеров собрались в офицерском клубе и ждали сигнала выбранного ими командира полковника Александра Машина, брата первого мужа королевы. В назначенный час батальон, который они ждали, не появился.
Апис воскликнул:
— Господа, вперед!
Батальон почему-то оказался у дворца. Офицеры ворвались во дворец, убив по ошибке королевского адъютанта, который был в заговоре и открыл дверь. В перестрелке в Аписа попали три пули, но он остался на ногах. В роскошной спальне офицеры увидели пышное ложе и потолок, расписанный под небо. Королевской четы в спальне не было. Полураздетые Александр и Драга в это время сидели в тайнике и дрожали от страха. Второй адъютант под дулом пистолета окликнул их, и они отозвались.
Драга пыталась прикрыть короля своим телом. Их изрубили саблями. Тела с криком «Нет больше тирана!» выбросили в окно.
Наутро французский журналист, проникший во дворец, рассказывал дипломатам, что в спальне короля была найдена книга Стендаля «О любви». Против известной фразы: «Невозможно найти снадобье от любви» король написал: «А к чему его искать, когда желаешь лишь одного — любить и быть любимым!»