На следующий день ни в какую милицию я так и не пошел. Наверно, испугался, и все мои благородные душевные порывы растворились и исчезли. Глянул на Машу с Дашей и послал всех к чертям собачьим, еще и обругав себя за вчерашние намерения.
Еще бы, а если меня сразу за ухо да туда, где сухо? Как по закону? Принимал участие в бандитском налете? Принимал, сам не отрекаюсь. А за это, Лев Моринец, пожалуйте за решетку, хотя вы и чемпион!
Однако, может позвонить все тот же Луганский и потребовать от тебя новых «подвигов». Потому я и предупредил жену: болен… Если кто-то позвонит, так и скажи: ангина или грипп, высокая температура. Левко лежит и кашляет.
Иван Павлович таки позвонил. Где-то через неделю и вежливо попросил Льва Игнатьевича. Жена отрезала: болен, ангина, лежит с высокой температурой. Конечно, поинтересовалась – кто звонит? Не таился: Иван Павлович. Попросил передать мне трубку. Я разговаривал с ним через простыню, чтобы хоть немного изменить голос, еще и кашлянул пару раз для достоверности. Кажется, поверил. По крайней мере, пожелал скорее выздороветь. И еще пообещал завтра закинуть мне деньги. Те, что он заплатил в парке, были авансом, а еще мне ведь причитается ежемесячная зарплата.
Я не стал возражать, поскольку отказ от денег показался бы Ивану Павловичу подозрительным. Тем более, что из тех двухсот тысяч осталась лишь какая-то сотня. Деньги из кармана вылетают, словно от сквозняка…
А может, подумал, сразу послать его ко всем чертям? Порвать раз и навсегда? Однако, я для них сейчас – как бомба замедленного действия. Живой свидетель. А амбалы там без ума и совести. И свидетель всегда лучше мертвый, чем живой. Подстерегут в парадном, пук-пук из пистолета с глушителем (а я такие видел у амбалов) – все тихо, культурно, и нет тебя, Левко Моринец, никому ничего и не мяукнешь.
Потому я и удержался от откровенного разговора с Иваном Павловичем. Велел жене расстелить постель, улегся, словно Обломов в своем имении, поставил на всякий случай на тумбочку пузырьки с лекарствами и настроился ждать уважаемого пана Луганского.
Иван Павлович появился на следующее утро. Вежливый, розовощекий, здоровье так и струится из него вместе с улыбкой, а я для контраста покашлял немного, пожаловался на горло, мол, глотать трудно, а вчера вечером температура поднялась аж до тридцати восьми с половиной.
Иван Павлович принес несколько лимонов и две плитки шоколада, еще положил на тумбочку пачку купонов, сообщивши: пятьсот тысяч, столько получили все, кто принимал участие в операции на разъезде. Мне оставалось лишь поблагодарить, а он не засиделся, ушел сразу, не вынуждая меня снова кашлять.
Шоколадки получили Маша с Дашей, деньги на расходы жена Оксана, а сам я немедленно соскочил с кровати, присел несколько раз, разминаясь, и перебрался на диван с первой попавшейся книгой. Потому что решил: лучше сегодня не высовывать носа из дому: Луганский мог оставить вблизи наблюдателя, и мое появление на улице выглядело бы более, чем странным.
А завтра или через несколько дней я решил все же отправиться в Министерство внутренних дел: видел по телевизору передачу про специальный отдел в этом министерстве, призванный бороться с организованной преступностью, а наша с Луганским компания точно подпадает под это определение. Во-первых, банда, во-вторых, организованная и сплоченная. Единственная загадка: на кого работаем и через кого реализуется награбленное? Вряд ли сам Иван Павлович занимается этим. Почему-то так подсказывала мне интуиция. Скорее всего, стоит за его спиной какой-то тип, дергающий за все веревочки, и будет очень обидно, если он окажется в стороне.
Однако обнаглел ты, Лев Моринец. У самого рыльце в пуху, а стремишься уже кого-то привлечь к ответственности. Отмойся сам, дорогой, а отмыться тебе будет ой как трудно. То есть, сидя в дерьме, не чирикай, это всегда плохо заканчивается.
Плохо все, решил я, но нет иного выхода. Пан или пропал. Ведь чистосердечное раскаяние, как пишут в детективных романах, всегда учитывается. Вероятно, детективщики все же привирают, да чего на свете не бывает? Тут я снова вспомнил Юрия Власова: стало стыдно за свои сомнения и неуверенность – окончательно решил идти в милицию.
СТАНЦИЯ УЗЛОВАЯ
Узловая встретила их тишиной и мраком: лишь у вокзала и на ближайших путях фонари да изредка подавали голоса тепловозы.
Луганский подозвал Григория: миновали вокзал и вышли на пути. Иван Павлович выругался: станция большая, вся заставлена вагонами и попробуй разыскать нужное…
Пошли вдоль товарняков, присвечивая фонариком: вагоны с лесом, цистерны, рефрижераторы. А эшелона с контейнерами как на зло нет.
Пролезли под вагонами, наконец натолкнулись на нужное. Эшелон приткнули за полкилометра от станции, поставив на вторую от насыпи колею – на первом пути расположили шеренгу цистерн, и Луганский обложил матом всех железнодорожников, создавших им такие трудности.
Коляда присветил фонариком, сверяя номера контейнеров с записями в блокноте. Еще раз довольно хмыкнул, еще раз поблагодаривши мысленно Лесю за точную информацию.
Потом они пролезли под цистернами и отправились к вокзалу. По дороге определили: к семафору, под которым стояли цистерны, а за ними – контейнеры, можно подъехать полем: ведь не станешь опорожнять контейнеры, перенося грузы кто знает куда. Правда, и тут предстояли неудобства: придется протаскивать ящики под цистернами, но дальше можно было запросто делать свое дело.
Григорий с Луганским возвратились к вокзалу, определив, как лучше добраться грузовикам к светофору – сделали крюк, объехав станцию, и поставили машины впритык к цистернам. Луганский объяснил хлопцам, что и как делать, а сам занял пост поближе к вокзалу, чтобы контролировать подходы к эшелону.
Амбалы уже приобрели опыт: взламывали контейнеры ловко и быстро, а убедившись, что в ящиках и огромных упаковках импортные промтовары, загудели возбужденно и решили кое-что прихватить с собой.
Олег Сидоренко с Шинкаруком расковыряли довольно большую обернутую бумагой пачку, полную коробок с женскими сапожками, оттащили ее под насыпь, замаскировали в кустах, решив присвоить. Мечта всех женщин – красные сапожки на высоких каблуках, так почему же не сделать подарок жене или дочери?
А в это время младшему лейтенанту Грабовскому приснился плохой сон: будто бы жена не приготовила на обед его любимый борщ. Грабовский проснулся и сел на продавленном диване, где привык иногда ночью прикорнуть. Но сегодня как-то не спалось, на подъездных путях пронзительно свистел тепловоз, из распахнутой форточки повеяло свежим ночным ветром, и Грабовский вышел на перрон. Постоял, прислушиваясь к редким гудкам, и направился к путям. Настроение было скверное: вчера вечером позвонили из Лижина и сообщили – куда-то исчез майор Нечипоренко, вторые сутки не появляется на работе. Да и вообще, в последнее время на их участке сплошные неприятности. На той неделе под Ребровицей дерзко обворовали эшелон с контейнерами, украдены товары, говорят, на много десятков миллионов, а теперь несчастье с Нечипоренко. Точно, что-то произошло, потому что Нечипоренко отличался аккуратностью, себя всегда держал в рамках и подчиненным спуску не давал – и вот тебе, два дня ни слуха, ни духа о нем.
А Нечипоренко Грабовский уважал: майор, хоть и жесткий в обращении, но справедливый – подчиненных не обижал никогда и постоять за них умел, где нужно.
На всякий случай Грабовский решил осмотреть эшелон с контейнерами: ведь именно такой разграблен под Ребровицей. Правда, там он стоял посреди чистого поля, а на Узловой даже ночью не без людского ока: то стрелочник пройдет, то обходчик, то машинист тепловоза сменится и бредет домой между путей. Заметят что-либо подозрительное – ему или сержанту Ватуле обязательно сообщат.
Грабовский постоял под фонарем на перроне и направился к стрелке. Слева сразу начиналась шеренга пустых цистерн из-под горючего, ждала отправления в Брянск и куда-то дальше, в какое-то место, где их заполнят и снова отправят на Украину.