Г. Пыпинъ давно уже занимается въ Вѣстникѣ Европы разработкой исторіи нашей литературы и общественности въ текущемъ столѣтіи – съ той точки зрѣнія которая подъ историческою критикой понимаетъ такъ-называемое развѣнчаніе и низведеніе съ пьедесталовъ. Эту точку зрѣнія г. Пыпинъ весьма усердно проводитъ въ наиболѣе распространенномъ петербургскомъ журналѣ, производя въ литературной и общественной исторіи новой Россіи такія же точно опустошенія какія его сотоварищъ по университету и по журналу, г. Костомаровъ, производитъ въ исторіи старой Руси. Коллекція развѣнчанныхъ русскихъ дѣятелей, благодаря этой дружной работѣ двухъ ученыхъ журналистовъ, обогащается съ каждымъ годомъ. Еще недавно г. Пыпинъ развѣнчалъ Карамзина, довольно неожиданно показавъ въ немъ ограниченнаго человѣка и крѣпостника; теперь онъ подвергаетъ той же операціи самое свѣтлое, самое дорогое въ нашей литературѣ имя – Пушкина. Повидимому есть что-то роковое въ этомъ движеніи, болѣе и болѣе овладѣвающемъ нашею журналистикой: разъ вступивъ на этотъ путь, кажется нельзя уже остановиться; по крайней мѣрѣ въ послѣдней статьѣ своей г. Пыпинъ, начавъ низведеніемъ съ пьедестала Пушкина, съ цѣлью подложить его подъ ноги Гоголю, кончилъ тѣмъ что развѣнчалъ и самого Гоголя, чтобы бросить его подъ ноги г. Пыпину, взгляды котораго оказываются неизмѣримо шире и просвѣтительнѣе взглядовъ Пушкина и Гоголя. Приходится думать что оцѣнка литературныхъ, художественныхъ и общественныхъ идеаловъ прошлыхъ десятилѣтій съ высоты современнаго петербургскаго журнализма становится у насъ закономъ, на которомъ думаютъ утвердить новую критику.
Авторъ характеристикъ литературныхъ мнѣній (Вѣстникъ Европы, апрѣль), движимый желаніемъ оправдать Гоголя въ томъ что онъ оказывается ниже Пыпинскихъ воззрѣній, складываетъ всю вину на Пушкина. Пушкинъ и его друзья виноваты въ томъ что Гоголь вышелъ въ своихъ произведеніяхъ недостаточно либераленъ; они привили ему консервативныя идеи своего кружка, поставили его въ близкія отношенія къ высшимъ сферамъ и подтолкнули издать Выбранныя мѣста изъ переписки съ друзьями. – «Онъ (Гоголь) считаетъ Пушкина своимъ учителемъ, горестно замѣчаетъ г. Пыпинъ; – его друзья – люди Пушкинскаго круга; среди ихъ онъ проводитъ свою жизнь; они считаютъ его своимъ – но тѣмъ не менѣе его дѣло выходитъ изъ ихъ умственнаго и общественнаго горизонта; поэтому самъ Гоголь, привыкшій смотрѣть ихъ глазами, и могъ не уразумѣть вполнѣ того смысла какой имѣли его произведенія для общественнаго развитія. Въ своихъ теоретическихъ понятіяхъ Гоголь отчасти сохранялъ простыя патріархальныя традиціи, отчасти заимствовалъ взгляды Пушкинскаго круга, но въ своемъ творчествѣ онъ уже былъ человѣкомъ новаго историческаго слоя. Его друзья изъ Пушкинскаго круга на первыхъ порахъ поняли высокій поэтическій талантъ Гоголя и его художественную силу – но они не поняли общественнаго значенія его произведеній, и потомъ отступились отъ нихъ, когда сдѣлалось ясно ихъ дѣйствіе на общество.»
Итакъ, Пушкинъ и друзья его, привѣтствовавъ художественное достоинство первыхъ произведеній Гоголя, отступились отъ него, когда обнаружилось дѣйствіе его сатиры на общество. Замѣчательно что объ этомъ знаетъ одинъ г. Пыпинъ, самъ же Гоголь не только никогда не подозрѣвалъ отступничества Пушкина, но считалъ его всегда лучшимъ своимъ другомъ, лучшимъ наслажденіемъ своей жизни. По полученіи извѣстіи о смерти Пушкина, онъ писалъ къ Плетневу. «Никакой вѣсти нельзя было получить хуже изъ Россіи. Все наслажденіе моей жизни, все мое высшее наслажденіе исчезло вмѣстѣ съ нимъ. Ничего не предпринималъ я безъ его совѣта. Ни одна строка не писалась безъ того чтобъ я не воображалъ его предъ собою. Что скажетъ онъ, что замѣтитъ онъ, чемъ изречетъ неразрушимое и вѣчное одобреніе свое – вотъ что меня только занимало и одушевляло мои силы.» Вотъ какія чувства питалъ Гоголь къ Пушкину до послѣднихъ дней своей жизни, и надо много просвѣщеннаго бездушія, чтобы не понять этихъ отношеній великаго художника къ не менѣе великому учителю и другу.
Съ другой стороны, мы имѣемъ свидѣтельство что и Пушкинъ вовсе не ограничился привѣтствіемъ первыхъ опытовъ Гоголя, но слѣдилъ съ любовью и надеждой за его развивающимся талантомъ и поддерживалъ его литературную репутацію не только какъ другъ, но и какъ журналистъ. Извѣстно что въ Современникѣ Пушкинъ помѣстилъ чрезвычайно лестный отзывъ о Гоголѣ, по поводу втораго изданія Вечеровъ на хуторѣ и высказалъ большія надежды на счетъ будущаго развитія его дарованія. «Онъ съ тѣхъ поръ непрестанно развивался и совершенствовался, говорится тамъ объ авторѣ Вечеровъ. – Онъ издалъ Арабески, гдѣ находится его Невскій проспектъ, самое полное изъ его произведеній. Вслѣдъ за тѣмъ явился Миргородъ, гдѣ съ жадностью всѣ прочли и Старосвѣтскихъ помѣщиковъ, эту шутливую, трогательную идиллію, которая заставляетъ васъ смѣяться сквозь слезы грусти и умиленія, и Тараса Бульбу, коего начало достойно Вальтеръ-Скотта. Гоголь идетъ еще впередъ. Желаемъ и надѣемся имѣть часто случай говорить о немъ въ нашемъ журналѣ.» Это было высказано въ Современникѣ менѣе чѣмъ за годъ до смерти Пушкина, когда великому поэту были уже знакомы въ рукописи и Ревизоръ, и нѣкоторыя главы изъ перваго тома Мертвыхъ душъ – слѣдовательно когда общественный характеръ произведеній Гоголя и значеніе его сатиры опредѣлились для Пушкина вполнѣ.