– Гляди, какая игрушечка, – показал Борис. Он, как всегда, спешил и поэтому собирался тут же покинуть сына, но Леонардик сказал вслух:
– Любопытно, что эта игрушка напоминает мне пространственную модель Солнечной системы.
Борис возмутился:
– Дядя Коля, что за чепуху вы ребенку читаете? Как будто нет хороших детских книг. Про курочку и яичко, например, я сам покупал. Куда вы ее задевали?
Ложкин не ответил, потому что Ленечка из книжки про курочку делал бумажных голубей, чтобы выяснить принципы планирующего полета.
Борис Щегол отобрал «Опыты» Монтеня и унес книжку из комнаты.
Еще через несколько дней произошла сцена с участием Клары Щегол. Она принесла Ленечке тарелочку с протертым супом, и, для того чтобы поставить ее, ей пришлось смахнуть со столика несколько свежих медицинских журналов и словарей.
– Вы о чем здесь бормочете? – спросила она миролюбиво у Ложкина.
– Шведским языком занимаемся, – откровенно ответил Николай Иванович.
– Ну ладно, бормочите, – разрешила Клара.
Ленечка положил ручку на ладонь старику: не обращай, мол, внимания.
Тут же они услышали, как в соседней комнате Клара рассказывает приятельнице:
– Мой-то кроха, сейчас захожу в комнату, а он бормочет на птичьем языке.
– Он у тебя уже разговаривает?
– Скоро начнет. Он развитой. И что удивительно, к нам один старичок ходит, по хозяйству помогает, так он этот птичий язык понимает.
– Старики часто впадают в детство, – произнесла подруга.
Леонардик вздохнул и прошептал Ложкину:
– Не обижайся. В сущности, мои родители добрые, милые люди. Но как я порой от них устаю!
В комнату вошла Клара с приятельницей. Приятельница принялась ахать и повторять, какой крохотулечка и тютютенька этот ребенок, и умоляла:
– Скажи: ма-ма.
– Мам-ма, – послушно ответил Ленечка.
– Прелестный младенец. И как на тебя похож!
Тут младенцу надоело, и он обернулся к Ложкину:
– Продолжим наши занятия?
Женщины этих слов не слышали. Они уже говорили о своем.
Когда Ленечка научился ходить, они с Ложкиным устроили тайник под половицей, куда старик складывал новые книги. Леонардик как раз принялся за свою первую статью о причинах детского диатеза. Чтобы не смущать родителей, он продиктовал Ложкину, и тот послал статью в химический журнал.
Где-то к полутора годам Леня, неожиданно для Ложкина, начал охладевать к естественным наукам и принялся поглощать литературу на морально-этические темы. Его детское воображение поразил Фрейд.
– Что с тобой творится? – допытывался Ложкин. – Ты забываешь о своем предназначении – стать новым Леонардо и обогатить человечество великими открытиями. Ты забыл, что ты – гомо футурис, человек будущего?
– Допускаю такую возможность, – печально согласился ребенок. – Но должен сказать, что я стою перед неразрешимой дилеммой. Помимо долга перед человечеством, у меня долг перед родителями. Я не хочу пугать их тем, что я – моральный урод. Их инстинкт самосохранения протестует против моей исключительности. Они хотят, чтобы все было как положено или немного лучше. Они хотели бы гордиться мною, но только в тех рамках, в которых это понятно их друзьям. И я, жалея их, вынужден таиться. С каждым днем все более.
– Поговорим с ними в открытую. Еще раз.
– Ничего не выйдет.
Когда на следующий день Ложкин пришел к Щеглам, держа под мышкой с трудом добытый томик Спинозы, он увидел, что мальчик сидит за столом рядом с отцом и учится читать по складам.
– Ма-ма, Ма-ша, ка-ша… – покорно повторял он.
– Какие успехи! – торжествовал Борис. – В два года начинает читать! Мне никто на работе не поверит!
И тут Ложкин не выдержал.
– Это не так! – воскликнул он. – Ваш ребенок тратит половину своей творческой энергии на то, чтобы показаться вам таким, каким вы хотели бы его увидеть. Он постепенно превращается из универсального гения в гения лицемерия.
– Дедушка, не надо! – в голосе Ленечки булькали слезы.
– Чтобы угодить вам, он забросил научную работу.
– Издеваешься, дядя Коля? – спросил Щегол.
– Неужели вы не замечаете, что дома лежат книги, в которых вы, Боря, не понимаете ни слова? Я напишу в Академию наук!
– Ах, напишешь? – Борис поднялся со стула. – Писать вы все умеете. А как позаботиться о ребенке – вас не дозовешься. Так вот, обойдемся мы без советчиков. Не дам тебе калечить ребенка!
– Он вундеркинд!
Ложкин схватился за сердце, и тогда Борис понял, что наговорил лишнего, и сказал:
– И вообще не вмешивайтесь в нашу семейную жизнь. Леонардик – обыкновенный ребенок, и я этим горжусь.
– Не вмешивайся, деда, – попросил Ленечка. – Ничего хорошего из этого не выйдет. Мы бессильны преодолеть инерцию родительских стереотипов.
– Но ведь вас тоже ждет слава, – прибегнул к последнему аргументу Ложкин. – Как родителей гения. Ну представьте, что вы родили чемпиона мира по фигурному катанию…
– Это другое дело, – ответил Борис. – Это всем ясно. Это бывает.
И тогда Ложкин догадался, что Щегол давно обо всем подозревает, но отметает подозрения.
– Мы сегодня выучили пять букв алфавита, – вмешался в беседу Ленечка. – И у папы хорошее настроение. С точки зрения морали, мне это важнее, чем все возможные открытия в области прикладной химии или свободного полета.
– Боря, неужели вы не слышите, как он говорит? – спросил Ложкин. – Ну откуда младенцу знать о прикладной химии?
– От вас набрался, – отрезал Боря. – И забудет.
– Забуду, папочка, – пообещал Леонардик.
С тех пор прошло три года.
Скоро Леонардик пойдет в школу. Он научился сносно читать и пишет почти без ошибок. Ложкин к Щеглам не ходит. Один раз он встретил Ленечку на улице, ринулся было к нему, но мальчик остановил его движением руки.
– Не надо, дедушка, – сказал он. – Подождем до института.
– Ты в это веришь?
Ленечка пожал плечами.
Сзади, в десяти шагах, шла Клара, катила коляску, в которой лежала девочка месяцев трех от роду и тихо напевала: «Под крылом самолета…» Клара остановилась, улыбнулась, с умилением глядя на своего второго ребенка, вынула из-под подушечки соску и дала ее девочке.
1973 г.