– Ну, умора просто, – только и смог вымолвить Эрик. – Мне сказали, что вы делаете историческую картину. А я теперь понимаю, что комедию. Меня к себе возьмете?
– А у тебя, что ли, своего господина нету?
– Господин у меня есть, – поддержал его игру Эрик. – У него таких, как я, двадцать рыцарей. Все в шлемах боевых, с топорами в руках, зовутся пожарной командой, огонь нам не страшен и вода. И медные трубы.
– Славная дружина, – вежливо одобрил дед Ерема.
– Конечно, славная. Первое место в районе по пожаротушениям.
– А как твоего господина зовут? – спросил старик Ерема. Так, будто надеялся встретить старого знакомого.
– Брандмейстер, – схитрил Эрик.
– Немец?
– Слово немецкое. А сам молдаванин.
– Как же, – подтвердил Ерема. – Слышал. Достойный человек.
Молодой стражник посмотрел на него с уважением. Старик Ерема много знал.
– А не обижает ли твоего господина Иван Юрьевич? – задал следующий вопрос старик. – Не беспокоит своей колдовской силой?
– Во дает, – восхитился Эрик. И разъяснил: – Если бы и захотел, на него сразу управа найдется. Чуть что, мы в райсовет. И отнимут у него домотдыховское царство, отправят работать банщиком. Как вам такой вариант нравится?
– Не знаю, – серьезно ответил старик. – Не знаю. Может, к лучшему, а может, и к худшему. Царевна наша с ним обручена. И если бросит он ее – позор и расстройство. И если женится, тоже добра не жду.
– А царевну кто играет?
– Про царевну так, отрок, говорить нельзя, – ответил старик. – Царевна тебе – не игрушка.
– А поглядеть на царевну можно? Или подождем, пока съемки начнутся?
– Мы не сарацины, которые девкам лица закрывают. Гляди.
Старик провел Эрика по прошлогодней листве и молоденьким иголочкам новой травы к окну, занавешенному изнутри, и постучал по стеклу согнутым пальцем.
Занавеска отъехала в сторону, и за стеклом показалось неясное девичье лицо.
– Отвори, – попросил старик. – Слово сказать надобно.
Окно распахнулось. Девушка обозначилась в нем, словно старинный портрет в простенькой раме, отчего несказанная красота ее выигрывала втрое.
Девушка держала в руке зеркало на длинной ручке и, видно, только что расчесывала свои длинные золотые волосы, не успела даже забрать их в пучок, поддерживала, чтобы не рассыпались. В окружении черных ресниц горели зеленым огнем глаза, и в них был вопрос – зачем и кто меня, такую прекрасную, беспокоит? Кто этот неизвестный рыцарь в золотом шлеме?
Эрику следовало бы представиться, сообщить, кто он такой, почему такой смелый. Сказать, что уважает киноискусство и особенно любит фильмы с участием этой самой кинозвезды.
Но Эрик не смог вспомнить ни одного фильма с участием этой поразительной красавицы. Но если бы он и смотрел пятнадцать фильмов с ее участием, все равно бы не посмел открыть рта. Эрик влюбился. С первого взгляда. На всю жизнь. И чувства его отразились в глазах и странной бледности лица.
Спальник Ерема, всю эту сцену наблюдавший и довольный ее исходом, так как он был старым политиканом, пережившим трех государей и многих других придворных, сказал:
– Поражен, отрок?
Эрик кивнул и проглотил слюну. Язык у него отсох.
– Добро, – сказал старик Ерема. – И вот такую раскрасавицу отдаем мы за Ивана свет Юрьевича.
Старик ожидал взрыва негодования, начала междоусобицы, выгодной для него, но в ответ Эрик, принявший эти слова за злую шутку, резко повернулся и отошел в сторону, потому что понял, как велика пропасть между ним, рядовым пожарником, и московской кинозвездой, которой звонят по телефону известные поэты, чтобы прочесть ей новые, для нее написанные стихи и поэмы. Как непреодолима пропасть между будущим заочником педагогического института и красавицей, регулярно выезжающей в Канн на международный кинофестиваль. А о Дегустатове Эрик и не подумал.
Но сам Дегустатов, услышав голоса, ворвался в комнату, оттолкнул от окна царевну, глядящую сочувственно на стройного юношу в шлеме, и со злостью крикнул:
– Ты что здесь делаешь?
Эрик обернулся на голос директора и грустно ответил:
– Я противопожарное оборудование проверяю. Акт составить нужно.
Царевна, которую толкнул Дегустатов и которой было не столько больно от толчка, сколько обидно, потому что, кроме папы-государя, никто не смел прикоснуться к царской особе, заплакала. Старик Ерема сказал, чтобы не уронить гордости:
– Негоже так поступать, Иван Юрьевич.
– Надоели вы мне, – вырвалось у Дегустатова. – Сдам вас в музей, и дело с концом.
– Куда-куда? – угрожающе спросил старик, все еще недовольный тоном и поступками своего спасителя.