Гриссом и Слейтон стали близкими друзьями практически с первого же дня, как их отобрали в астронавты. Они были вылеплены из одного и того же теста. Слейтон вырос на ферме на западе Висконсина, неподалеку от городка Спарты и национального парка Элрой. Он был выше и крепче Гриссома, довольно симпатичный и достаточно умный, раз уж ему пришлось побывать в тундре. Когда речь заходила о полетах, он не стеснялся в выражении чувств, просто излучал уверенность, остроумие, обаяние и проницательность. Но в других ситуациях ему, как и Гриссому, не хватало терпения соблюдать приличные манеры и поддерживать пустой светский разговор; как и Гриссом, он начинал смотреть перед собой непроницаемым пустым взглядом, словно перед лицом его проплывала холодная северная протестантская туча первородного греха. Дик начал летать во Вторую мировую войну, когда военно-воздушные силы были еще частью армии. А в армии постоянно попадались люди, говорившие на армейском жаргоне — языке, в котором было около десятка существительных, пять глаголов и одно прилагательное, или причастие, или что-то еще. Всегда можно было услышать, как разговаривают двое славных парней из Валдосты или Оилвилла:
— Я ему говорю: если попробуешь меня нае…ть, я дам тебе пинка в твою гребаную задницу.
— Ни хрена!
— Так вот, меня нае…ли, и я дал ему пинка в гребаную задницу.
— Ну ты даешь!
— А теперь они мне говорят, что кинут мою задницу в е… тюрьму! Знаешь что? Они меня все же нае…ли!
— Хорошо сказано, Бобби.
Теперь, когда Дик внезапно стал знаменитостью, знавшие его люди приходили в ужас всякий раз, когда он оказывался возле микрофона. Они боялись, что он заговорит на армейском жаргоне во время телетрансляции и выжжет мозги половине населения США. По правде говоря, Дик действительно был резковат. Но в книге Гаса он был описан как превосходный парень. В Лэнгли они жили по соседству — через две двери, — оба ездили по выходным домой и обычно делали что-нибудь вместе: отправлялись на охоту или, одолжив на базе Т-33, совершали маршрутные полеты, сменяя друг друга за приборами. Порою они улетали в Калифорнию и возвращались обратно, за все время обменявшись от силы сорока фразами, но у обоих оставалось ощущение, что они вели оживленный и глубокий разговор.
Всего пару лет назад в Райт-Паттерсоне Гас и Гордо — так называли Гордона Купера — были закадычными друзьями, любившими полетать на выходных. Потом Гордо перевели в Эдвардс, где в то время служил Дик Слейтон. Теперь они втроем находились в одном корпусе — этом необычном новом корпусе астронавтов; и когда по ночам слышался тягучий оклахомский говорок Купера, в них просыпалась ярость. Иногда, в субботу вечером, они все вместе заходили к кому-нибудь в гости, и Купер начинал рассказывать о чем-либо удивительном, что случилось с ним, когда он испытывал F-106B или любой другой истребитель в Эдвардсе. И тогда кто-нибудь не выдерживал и говорил: «Я расскажу вам, что Гордо делал в Эдвардсе. Он занимался техникой». Причем слово «техника» произносилось так, будто Гордон был интендантом, табурмажором или капелланом.
Дик Слейтон гордился тем, что в Эдвардсе он занимался самым главным — летной эксплуатацией. Такие, как он, пилоты, «выдавливали оболочки» новейших самолетов, самыми последними из которых были истребители серии «Сенчури», в том числе и F-106B. На нем летал и Гордон, но быть инженером значило быть неудачником. Гас и Гордо оставались друзьями и даже иногда устраивали гонки на автомобилях, а позже и на скоростных катерах. Гордон был дружелюбным и беззаботным парнем и не мог не нравиться. Но порою его небылицы приводили Гаса в ярость.
И все это ничуть не расстраивало Гордо! Он, похоже, не обращал на реакцию слушателей никакого внимания. Он продолжал болтать, растягивая слова, словно был круче всех. Он постоянно и повсюду хвастался, и окружающие не понимали его… как и систему оплаты полетов.
Даже Гас не понимал Купера. Но у Гордо если и были слабые струнки, то лишь слабости пилота, решительно прокладывающего путь вверх, по могущественному зиккурату. В самом деле, почему бы ему не стать лучшим среди семи астронавтов? Еще не поздно! Ему всего тридцать два. В нем пылает честолюбие летучего жокея. Купер, как и все прочие, знал, что в Эдвардсе считалось гораздо престижнее испытывать истребители, чем быть инженером. Но он занимался техникой, и чувствовал себя на своем месте. Если вы летчик и при этом техник, то можете увидеть проект с двух сторон — со стороны администрации и со стороны тест-пилота. Как будто вы руководите проектом и при этом еще и летаете… Непробиваемая самоуверенность Купера основывалась главным образом на том, что он являлся «самородком, родившимся за рулем», как было принято говорить. Когда дело доходило до явного апломба в обращении с крылатым аппаратом, никто из астронавтов, вероятно, не мог его превзойти. Его отец был полковником авиации, кадровым офицером, и Купер начал летать, когда ему еще не исполнилось шестнадцати. Со своей женой Труди он познакомился на базе Хикам-Филд, когда поступил в Гавайский университет. Она тоже была пилотом. Летать для Купера было как дышать. Казалось, он оставался совершенно невосприимчивым к обычным опасностям, подстерегавшим во время полетов; во всяком случае, он вел себя в небе абсолютно спокойно. За всю свою карьеру летчика он ни разу не испытывал мучительных сомнений. Все, что нужно, он получит — это лишь вопрос времени. В этом он был убежден.
Когда в Лавлейсе и Райт-Паттерсоне начались тесты по отбору астронавтов… что ж, все стало очевидным. Наступил его черед. И он ничуть не сомневался в том, что его выберут. А недостаток рекомендаций его вовсе не беспокоил. Его выберут! Он это знает! Когда дело доходило до чего-нибудь вроде суровых проверок физической формы, он легко справлялся с ними и только подмигивал с видом знатока. А пройтись по коридору с зарядом бария внутри — что ж, он считал это сознательным тестом на стресс. Ничего страшного, если вы понимаете смысл тренировки. Стресс? Гордо был настолько расслаблен, что психологи, проводившие тесты на стресс в Райт-Паттерсоне, едва могли в это поверить. А когда тесты завершились, Купер заявил своему командующему офицеру в Эдвардсе, чтобы тот подыскал ему замену — он собирается стать астронавтом. И это было еще за месяц до того, как действительно начался отбор.
Оказалось, что Купер вовсе не такой наивный и простодушный, как думали некоторые. С самого начала психологи НАСА задавали кандидатам в астронавты множество вопросов об их семейной жизни. И вовсе не в целях установления связей с общественностью: просто в психологии полетов существовала хорошо известная теория, согласно которой супружеские разногласия являлись главной причиной ошибочного поведения пилотов и часто приводили к фатальным последствиям. Здоровые инстинкты кадрового офицера заставляли Купера отвечать, что его семейная жизнь с Труди и детьми очень благополучная, просто прекрасная со всеми вытекающими последствиями. В это было довольно трудно поверить, поскольку Купер и Труди жили не в одном доме и даже не на одной широте. Они разъехались: Труди и дочери жили возле Сан-Диего, а он остался в Эдвардсе. Стало ясно, что наступило время примирения. Купер тут же отправился в Сан-Диего. Он много говорил с женой об их раздельном проживании, о своих перспективах в НАСА, и так далее… Как бы то ни было, Труди с двумя детьми вернулась в Эдвардс. Они снова зажили под одной крышей. Купер опять стал воплощением американской мечты — перед последним этапом отбора, — и никто в НАСА ни о чем не догадался.
После того как Купера выбрали, журналисты из «Лайфа» зацепились за то, что он был менее опытным, чем большинство других астронавтов. Купера это ничуть не смутило. Гордо заявил, что он, к тому же, самый молодой из всех и, вероятно, станет единственным из них, кто полетит на Марс.
То, что действительно несколько расшатывало уверенность Купера в себе, касалось связей с общественностью: рекламная шумиха, поездки туда-сюда, во время которых всякие местные авторитеты усаживали тебя во главе стола, хлопали по спине и просили встать и «просто сказать несколько слов». Поездки эти были главным образом в те города, где производились компоненты для «Меркурия», например в Сент-Луис, где на заводе Мак-доннелла делали капсулу, или в Сан-Диего, где строили ракету «Атлас». Сент-Луис, Сан-Диего, Эйкрон, Дейтон, Лос-Анджелес — и всегда кто-нибудь хотел, чтобы ты «просто сказал несколько слов».