Полет оказался успешным по всем показателям. Но одна вещь все же беспокоила ученых НАСА. Артериальное давление у животного значительно повысилось. Оно поднималось до ста шестидесяти на двести, хотя его пульс был нормальным и шимпанзе дергал за рычаги почти без ошибок. Может, это какой-то болезненный и непредвиденный эффект продолжительного состояния невесомости? Не ожидает ли астронавтов на земной орбите инфаркт? Ветеринары из Холлоумэна поспешили всех успокоить, заявив, что повышенное артериальное давление наблюдалось у Эноса и раньше. Похоже, так он был устроен. Люди из НАСА соглашались… хотя двести — это все-таки чертовски высокая цифра!
Ученым из Холлоумэна было о чем потолковать в своем кругу, и не только о космическом полете. Показания артериального давления Номера восемьдесят пять, которые они получали прежде с помощью манжетки, могли быть и недостоверными. Но имелись совершенно точные показания, полученные с помощью катетеров во время полета и непосредственно перед запуском. Ведь шимпанзе даже не знал, что они вставлены. Его давление поднималось вовсе не из-за стрессов. Он перенес полет с высочайшим апломбом; показатели пульса, дыхания и температуры тела были ниже, чем во время занятий на центрифуге. По сути, артериальное давление вовсе не поднималось. Оно оставалось высоким всегда. Начала формироваться новая теория, касающаяся человека на Земле, а не человека в космосе. Номер восемьдесят пять, умнейший из Simla satyrus, принц низших приматов, вследствие процесса закалки подавил в себе за это время столько ярости, что она стала прорываться через его артерии, пока каждый удар сердца едва не разрывал его барабанные перепонки…
Состоялась даже пресс-конференция, на которой присутствовал Энос. На ней Гилрут заявил, что в первый пилотируемый орбитальный полет отправится Джон Гленн, а его дублером станет Скотт Карпентер. Во второй полет отправится Дик Слейтон, а дублером будет Уолли Ширра. И все это время астронавт, который совершил первый полет, тоже сидел там за столом (говорили братья вполголоса). Номер восемьдесят пять стал звездой шоу. Он перенес все эти фотовспышки, речи и гам без малейшего волнения, словно давно ждал того момента, когда он окажется в центре внимания. Конечно же, обезьяна была слишком хорошо подготовлена, и такие штуки уже давно никак не могли повлиять на ее поведение. Энос уже бывал в комнатах, полных ярких огней и большого количества людей. Шум, вибрации, невесомость, космический полет, слава — что все это значило в сравнении с электрошоками и металлическим ящиком?!
С самого начала ни Гленн, ни его жена Энни не могли предвидеть, какая суета поднимется вокруг его полета. Гленн считал победителем соревнования Шепарда — так думал и любой пилот, восходящий по огромному зиккурату. Эла выбрали для первого полета, ни больше ни меньше. Он стал первым американцем в космосе. Это было сопоставимо с тем, как если бы он стал летчиком-испытателем проекта «Меркурий». Если сравнивать Шепарда с Чаком Йегером, то лучшее, на что мог надеяться Гленн, — это стать Скоттом Кроссфилдом. Йегер преодолел звуковой барьер и сделался самым истинным братом среди всех истинных братьев, а Кроссфилд первым достиг скорости 2 Мах и, позже, первым взлетел на Х-15.
Даже когда в Нью-Конкорд, на родину Гленна, стали прибывать репортеры, которые обрывали звонок в доме его родителей и носились по городу, словно шайка беспризорников, выискивая крупицы информации о Джоне Гленне, даже тогда Гленн как следует не понял, что происходило. По договору он мог иметь дело только с журналистами «Лайфа», а другим репортерам приходилось добывать информацию на свой страх и риск. Похоже, этим все и объяснялось. По крайней мере, Мыс не сразу превратился в сумасшедший дом. Еще в декабре Гленн вместе со своим дублером Скоттом Карпентером ходил в Какао-Бич в маленькое придорожное заведение под названием «Контики», чтобы посмотреть военную пьесу «За рифами». Джону пьеса понравилась. Но уже в начале января было безумием отправиться в «Контики» или куда-то еще. Весь Какао-Бич наводнили репортеры, которые во что бы то ни стало хотели посмотреть на Джона Гленна. Они набивались даже в маленькую пресвитерианскую церковь, куда Джон ходил по воскресеньям, и превращали службу в небольшую свалку: фотографы одновременно пытались и вести себя потише, и захватить удобную для съемки позицию. Они действительно были ужасны. Поэтому Джон и Скотт старались теперь не покидать базы, занимаясь на процедурном тренажере и в капсуле. По вечерам, сидя в ангаре С, Джон пытался отвечать на письма поклонников. Но это было все равно что пытаться отогнать молотком океан. Количество приходивших писем было просто невероятным.
Конечно, тренировочный режим создавал определенный заслон для Джона, а ему, как и его жене, в самом деле не нужен был интерес общественности. В их доме в Арлингтоне, в Вирджинии, Энни выдержала настоящий натиск, от которого практически никак не могла защититься. Сначала полет Джона был запланирован на 20 декабря 1961 года, но из-за плохой погоды на Мысе его отложили. 27 января Гленна поместили в капсулу еще до рассвета. Энни пребывала в каком-то оцепенении, но не потому что боялась за жизнь Джона. К такому Энни было не привыкать, ведь она жена пилота. Джон воевал в Тихом океане во время Второй мировой войны, а затем и в Корее. Там его семь раз сбивали зенитные установки. А в Пакс-Ривер Энни перенесла почти все, что полагается жене летчика, за исключением визита Друга вдов и сирот. Но одного она никогда не делала. Ей ни разу не приходилось после очередного полета Джона что-то рассказывать телевидению. Она знала, что ее это ждет, и заранее ужасалась. Вместе с ней дома находились несколько жен астронавтов, и она попросила их принести каких-нибудь транквилизаторов. Во время полета Джона они были ей не нужны. Нет, она собиралась принять их перед тем, как выйти из дома и столкнуться с телевизионщиками. На нее, с ее ужасным заиканием, будут теперь смотреть по телевизору миллионы, сотни людей или пусть даже пять человек. Ей приходилось раньше давать интервью вместе с Джоном, и Джон всегда знал, как надо себя вести. У нее было наготове несколько слов и фраз, которые она произносила с легкостью: «конечно», «несомненно», «вовсе нет», «хорошо», «надеюсь, нет», «правильно», «я так не думаю», «прекрасно, благодарю вас» и так далее. Вопросы телерепортеров обычно были такими бесхитростными, что ей вполне хватало восьми фраз, а также «да» и «нет». А если возникали какие-нибудь трудности, ей на помощь всегда приходил Джон или кто-нибудь из детей. Они были превосходной командой. Но сегодня ей предстояло исполнять соло.
Энни чувствовала, как надвигается катастрофа. Она включала телевизор и по любому каналу видела женщину с черным эбонитовым микрофоном, которая говорила примерно следующее:
— В этом опрятном, скромном пригородном доме находится Эйни Гленн, жена астронавта Джона Гленна. Сейчас, в этот напряженный момент, она разделяет со всем миром беспокойство и гордость. Но есть вещь, которая подготовила Энни Гленн к этому испытанию и которая будет поддерживать ее. Это ее вера в способности мужа, ее вера в опыт и самоотверженность тысяч инженеров и других сотрудников, которые разрабатывали систему управления… ее вера во Всемогущего Бога…
На экране вы постоянно видели какую-нибудь тележурналистку с микрофоном, стоявшую перед домом Энни. Занавески были задернуты, хотя было уже девять утра, но это выглядело как-то уютно, по-домашнему. Лужайка — вернее, то, что от нее осталось, — напоминала город сумасшедших. Здесь находилось три-четыре телевизионных бригады, которые растянули провода по траве. Арлингтон словно подвергся нашествию гигантских тостеров. Телевизионщики со всеми их операторами, курьерами, техниками и электриками сверкали двухсотваттными зрачками и натыкались друг на друга и на собравшуюся толпу репортеров, людей с радио, туристов, полицейских и зевак. Они вытягивали шеи, корчились, выкатывали глаза, жестикулировали и тараторили. Даже публичная казнь не могла бы собрать более безумную толпу. Это было такое сборище, что маньяк-убийца опустил бы свою дубинку, покачал головой и ушел прочь, сожалея об упущенной великолепной возможности.