V.
Провинциальный город Бужоём расположился в красивой гористой местности, но сам по себе, как большинство русских городов, решительно ничего замечательнаго не представлял -- прямыя улицы, чуть вымощенныя в центре и тонувшия в грязи по окраинам, купеческия хоромины с зелеными крышами, десяток церквей, несколько общественных зданий неизвестнаго стиля, чахлый бульвар, плохонький театр, посредине площади неизбежный гостиный двор, походивший на острог, и только. Его можно было бы назвать очень скучным, если бы для сравнения были города веселее и красивее. Около сорока тысяч жителей околачивались на казенной и частной службе, была кой-какая торговлишка, а большинство обывателей существовало решительно неизвестными доходами, и в графе земской статистики по этому вопросу оголтелые мещане писали: "живу своим средствием", "снимаю фатеру", "живу в собственном флигеле с мезонином". Квартира доктора Куваева находилась недалеко от театра, где главная улица делала поворот к реке Бужоёмке. Снаружи это было одноэтажное бревенчатое здание, точно присевшее к земле; в отворенныя ворота можно было видеть широкий двор, службы и привязанную к столбу собственную лошадь. Небольшой подезд с дверью, обитой клеенкой и медной дощечкой: "Николай Григорьевич Куваев, врач", вел в полутемную переднюю, где посетителей встречал отставной солдат Егор, "отвечавший за кучера". Из передней дверь вела в светлую приемную с мягкой триповой мебелью, цветами и фотографиями на стене. Здесь доктор принимал своих пациентов, расхаживая из угла в угол. Вторая дверь вела в кабинет и спальню, а третья в столовую и две задния комнаты, стоявшия пустыми. В них хозяин собирался устроить лабораторию и препаровочную, но все руки как-то не доходили. Кухня помещалась внизу. Для холостого одинокаго человека такая квартира была, пожалуй, велика, но в Бужоёме не было, во-первых, удобных квартир вообще, а во-вторых, туда еще не проникла та дороговизна, которую привозят с собой поезда железных дорог и пароходы. Существует мнение, что обстановка характеризует своего хозяина, но по этой мерке мы затруднились бы сказать о докторе Куваеве что-нибудь определенное, потому что его квартира ничего особеннаго не представляла. Самым живым местом являлся кабинет, но и тут, кроме медицинских книг и фотографий актрис, решительно ничего не было. На окне валялись какие-то мудреные хирургические инструменты, газеты для удобства складывались на кресло-качалку, на письменном столе красовались самыя банальныя вещи: очень массивная и еще более того неудобная чернильница, портрет старушки в чепце, покрытый пылью пресс, бронзовый календарь, показывавший всегда одно и то же число, стаканчик с карандашами и перьями и еще какая-то кабинетная дрянь, неизвестно для чего попадающая на письменные столы. Лежавший под ногами ковер был заплеван и покрыт пеплом, потому что Егор считал всякую чистоту своим личным врагом. После обеда доктор любил засыпать с книгой или газетой в руках на неуклюжей кушетке, поставленной так, что она мешала и ходить и сидеть. В спальне царил настоящий безпорядок,-- кровать, впрочем, стояла посредине комнаты, как предписывает гигиена, в одном углу мраморный умывальник, в другом комод, по стенам принадлежности гардероба, но все остальное не выдерживало никакой критики и требовало настоятельнаго внимания. Мы не можем сказать, чтобы доктор не замечал царившаго в его доме холостого безпорядка, или что он не сумел бы устроиться иначе,-- нет, но он, с одной стороны, слишком мало жил дома, чтобы заниматься подобными пустяками, а потом на пять тысяч годовой практики немного сделаешь. Уж если заводить обстановку, то настоящим образом, а всякое мещанство шокировало доктора хуже нищеты. Самое главное заключалось в том, что доктор вообще смотрел на свою настоящую жизнь, как на что-то временное, что существует пока, а будущее впереди. Ведь ему всего было тридцать лет с небольшим, и жизнь улыбалась. Кроме всего этого, доктор любил эту походную обстановку и, возвращаясь в холостую квартиру, с удовольствием чувствовал себя тем независимым человеком, который никому и ни в чем не обязан давать отчета. Разумный эгоизм -- вот цель жизни, а остальное все глупости. Куваев принадлежал к тем сдержанным и крепким натурам, жизнь которых выстраивается по известному шаблону. Он любил свою науку, работал добросовестно и больше не хотел ничего знать. Бывая в семейных домах, как знакомый и как врач, он везде видел одну и ту же закулисную сторону семейной жизни и дал себе слово никогда не жениться. Эти вечныя ссоры мужей и жен, жалобы и подергиванья, обвинения друг друга, иногда семейныя драмы и целыя трагедии,-- нет, благодарю покорно, можно обойтись и без этого. Считая себя холодной и расчетливой натурой, доктор решил про себя, что он не создан для семейных радостей. Эта эгоистическая философия скрашивалась кой-какими приключениями: легкими интрижками, иногда жестоким кутежом в обществе тех же женатых мужчин. Появление Маляйки сразу нарушило обычное течение жизни в докторской квартире. Ему были отведены те две задних комнаты, где предполагались препаровочная и лаборатория. Паша быстро освоилась в новой обстановке, с какой-то мышиной ловкостью в несколько дней сумела загромоздить их всевозможным хламом, какой набирается в детских: появились какие-то таинственные сундуки, детская ванночка, колченогая мебель, какая-то ситцевая занавеска, кривое зеркальце на стене, а по обеим его сторонам неизбежныя фотографии, засиженныя мухами. Доктор не узнал этих комнат, когда заглянул сюда через несколько дней по водворении Маляйки. -- Кровать нужно отодвинуть от печки,-- внушительно заметил доктор, искоса взглядывая на спавшаго ребенка.-- Потом, чтобы не было этого крика... понимаешь? Я вообще не выношу шуму. -- Этакий-то ребеночек да будет безпокоить...-- ответила Паша и сделала сердитое лицо. Доктор в это время разсматривал фотографии на стене. На одной он узнал Елену Михайловну, какой она, вероятно, была лет пять тому назад, а на другой с неестественной важностью выглядывал какой-то выцветший господин с бритой актерской физиономией и каким-то дурацким бантом вместо галстука. -- Это кто такой?-- невольно полюбопытствовал Куваев, тыкая пальцем на последнюю фотографию. -- Так... супруг Елены Михайловны. -- А!.. Сморщившись, доктор понюхал воздух и заметил: -- Воздух как будто не совсем... Нужно вентилятор открывать чаще. -- Это уж вы сами придумываете: никакого здесь воздуху нет. -- Ты ничего не понимаешь... Паша вдруг улыбнулась и посмотрела на доктора с каким-то обидным снисхождением. В окна детской смотрело уже апрельское солнце и весело разбегалось по стенам игравшими зайчиками. В открытый вентилятор сквозь шум вертевшагося колеска доносился откуда-то мерный великопостный благовест. Доктор посмотрел на пестренькие обои, отставшие по углам, на давно небеленый потолок, и подошел к кроватке. Маляйка спал сном праведника, раскинув голыя ручонки. Это был прелестный ребенок с просвечивающими розовыми тонами кожи и такими смешными, пухленькими пальчиками. Что-то такое беззащитное и счастливое своим неведением чувствовалось в этом крошечном тельце, жившем одними растительными процессами. И вот из этого пузыря вырастет большой человек, эта голова будет думать, а сердце забьется желаниями... Мы уже сказали, что доктор не был сентиментальным человеком, поэтому он скоро отвернулся от Маляйкиной кроватки и довольно строго спросил Пашу: -- А вид у тебя есть?.. Этот вопрос заставил кормилицу торопливо нырнуть за занавеску, где громыхнула крышка скрытаго сундука. Через минуту она представила доктору самую форменную бумагу, в которой значилось, что Пелагея Носкова, жена запаснаго фейерверкера, от роду имеет 23 года, лицо чистое, нос обыкновенный, особенных знаков и примет на теле не обнаружено. -- А где у тебя муж?-- спрашивал доктор, не решаясь назвать кормилицу попросту Пашей, как ее называла Елена Михайловна. -- Фициантом в "Калифорнии" служит. "Этого еще недоставало...-- сердито подумал доктор, оглядывая Пашу с ног до головы.-- Хорош, должно-быть, гусь этот официант, сделавший из жены дойную корову..." В голове доктора быстро пронеслась картина, как запасный фейерверкер будет по праздникам являться вот в эти самыя комнаты, непременно пьяный, будет требовать угощения и вообще всеми сред