VI.
Паша переживала скверное время, начиная с того, что запасный фейерверкер очень неохотно согласился на ея жизнь в холостой докторской квартире. Это был заурядный трактирный лакей с бритой физиономией и развинченными движениями; жену он любил и по вечерам, сидя в своей каморке, обыкновенно мечтал вслух о том блаженном времени, когда заведет в Бужоёме свой домишко и займется торговлишкой. Это была заветная мысль, опьянявшая "фицианта" своей заманчивостью. Можно себе представить, сколько Паше нужно было употребить женской ловкости, ласк и специально-бабьих наговоров, чтобы уломать мужа. -- Главная причина, что другие фицианты проходу мне не дадут,-- разсуждал он, выслушав все доводы жены.-- В сам-то деле, от живого мужа да в чужие люди... Доктор-то холостой, а враг горами качает. -- А десять целковых жалованья в месяц, это как по-твоему?..-- доказывала Паша с своей стороны.-- Вон за месяц вперед получила, а там еще подарки к празднику... В "Калифорнии" для четы Носковых была отведена крошечная каморка где-то под лестницей, где, как говорила Паша, было "ни встать ни сесть". Помещение было самое неудобное, и вдобавок здесь вечно воняло керосином, ваксой и еще той специальной духотой, какая накопляется только в трактирах. Но Паша любила эту трактирную нору, и ей было тяжело с ней разставаться. -- Жалованье... оно, конечно...-- размышлял "фициант".-- Особливо, если при сноровке... -- Ты считай, в год-то сколько это будет,-- настаивала Паша.-- Полтораста целковых -- легко сказать!.. Вот он, домишко-то, и вырастет... Это как по-твоему? А что зря будут болтать фицианты, так они и так скажут... В подтверждение чистоты своих помыслов, Паша клялась всеми святыми, плакала и повторяла: -- А куда без меня Маляйка-то денется... а?.. Несмысленный ребеночек, погинет как раз в чужих-то людях, а тоже живая душа... Еленато Михайловна со слезами меня просила... У Носковых свой ребенок только-что умер, и Паша переносила свое неудовлетворенное материнство целиком на Маляйку, а круглое сиротство ребенка подымало в ея душе самыя нежныя чувства. Жадный до денег фициант кое-как был умолен, и Паша птицей летела к своему воспитаннику, придумывая разные страхи относительно оставленнаго в одиночестве Маляйки. Но главныя затруднения были не в отношениях к мужу, а в докторской квартире, где были неумолимые домашние враги -- кучер Егор и кухарка Степанида. Появление Маляйки они встретили крайне неприязненно, как личную свою обиду, и с перваго дня принялись донимать несчастную Пашу теми невидимыми мелочами, какими можно отравить жизнь. Особенно усердствовала кухарка, разбитная и пропащая бабенка, возненавидевшия Пашу с перваго взгляда, как свою очевидную соперницу,-- в качестве солдатки непокрытой головы, она к Егору питала особенно нежныя чувства. Чтобы вскипятить молоко или достать теплой воды из кухни, Паша принимала от своих врагов настоящую "муку мученическую",-- они вышучивали ее, хихикали прямо в глаза, величая Маляйку "подзаборником", и устраивали всевозможныя каверзы: Маляйкино молоко прокисало, пригорало или прямо выливалось, в воду попадала сажа, печка закрывалась с угаром и т. д. Будь у доктора своих детей хоть чортова дюжина, ничего подобнаго, конечно, не могло бы быть, а тут беззащитный маленький человек стал поперек горла всем, вызывая, в качестве приживальца из милости, какую-то глухую, чисто-животную ненависть. Благодаря интимным отношениям между кучером и кухаркой, ни одна горничная не уживалась больше недели, и будь Паша одна, прислуга выжила бы ее, но теперь она защищала Маляйку и, благодаря этому, не только оставалась победительницей, но даже из оборонительнаго положения переходила в наступательное. Глупая и беззащитная Паша проявляла необыкновенную сообразительность и пускала в ход очень сложныя стратегическия комбинации. -- Эта Пашка чистая ведьма...-- ругалась в своей кухне Степапида.-- Зубищи у ней, как у меделянской собаки: за горло так и норовит схватить. -- Ее, пожалуй, теперь не вдруг доймешь!-- сосредоточенно размышлял Егор, суровый и гордый человек, питавший непростительную слабость к толстым бабам.-- Пашка теперь как корова, когорая отелилась в лесу; никакой волк такую корову не возьмет... В сущности, Егор имел свои далекие виды и подобными разсуждениями хотел только заговорить зубы Степаниде. Паша боялась этой вздорной и отчаянной солдатки, как огня, и отвечала на разныя заигрыванья Егора по темным углам молчаливыми зуботычинами и очень ловкими затрещинами "по чему попадя". Все это нисколько не смущало Егора, он как ни в чем не бывало выходил за ворота, очень комфортабельно усаживался на приворотную скамеечку и, подергивая десятирублевую гармонику, тонким, жалобным голосом напевал: Да баба сеяла муку, Да посулила мужику!.. -- Ну, что зверушка?-- обыкновенно спрашивал доктор, быстро входя в детскую, где пахло "живым человеком", как обясняла Паша. Этот простой вопрос всегда заставлял Пашу краснеть, но она поправлялась и непременно ввертывала какое-нибудь хорошее словечко за своего Маляйку. Такая привязанность кормилицы к ребенку очень нравилась Куваеву, но иногда чисто-куриная политика Паши просто его возмущала. Если, например, он несколько дней не заглядывал в детскую, она встречала его с нахмуренным видом и своим молчанием давала понять, что очень недовольна докторским пов