ела от удовольствия и признательно вскинула глазами по принадлежности, а Мясоедова, взволнованная и злая, два раза сделала очень некрасивыя паузы на поданныя реплики. Как хороша была Елена Михайловна в этих сценах, и каждое слово проваливавшейся Мясоедовой резало Куваева по сердцу. Первое действие прошло очень вяло, как и второе, за исключением m-me Понсон, положительно торжествовавшей. Куваев первый антракт остался в своем кресле, чтобы ни с кем не встретиться ни в буфете ни в фойе, но во второй антракт он не выдержал -- его опять потянуло по старой привычке за кулисы. Явилась предательская мысль: разве на таких людей, как Хомутов, можно сердиться?.. Куваев опомнился только тогда, когда взялся за ручку закулисной дверцы и на пороге столкнулся с разбежавшимся Хомутовым лицом к лицу. Разбойник нисколько не смутился, а, подхватив Куваева, молча потащил его по грязной лесенке вниз, где светлыми пятнами выделялись открытыя двери уборных. -- Я на вас сердит!..-- говорил Хомутов, громко стуча ногами по ступенькам.-- Вы нас оставили в самую трудную минуту... Я разрываюсь на сто тысяч частей!.. Пойдемте к Александре Петровне... По дороге Хомутов успел сделать колкое замечание подвернувшейся на глаза m-me Понсон, которая сделала удивленное лицо и смешно подняла брови. В отворенную дверь одной уборной две новеньких хористки выталкивали Недорезова, но Хомутов сделал вид, что ничего не заметил. Уборная Мясоедовой была затворена. В полутьме нужно было подняться на три ступеньки, чтобы отворить выбеленную известкой и очень захватанную дверь. Это была большая комната, освещенная двумя стенными лампочками. Большое зеркало стояло рядом с умывальником; на столике у окна валялись принадлежности грима и только-что снятое платье. Мясоедова стояла перед зеркалом в одной юбке и корсете, с голыми жирными руками. Она даже не повернула головы и спокойно продолжала поправлять крашеные желтые волосы. Горничная и Заяц торопливо подшивали какую-то упрямую оборку к тяжелому бархатному платью. -- Доктор в восторге...-- заговорил Хомутов заискивающим, фальшивым тоном.-- Вся суть в четвертом действии, голубчик! Нужно смелее... А этого подлеца Чехова я в шею... к чорту!.. Примадонна улыбнулась доктору довольно кисло и протянула руку, чтобы примерять готовый лиф. Лицо у ней было сильно раскрашено и вблизи имело неприятное, злое выражение. Хомутов отстранил горничную и, встряхнув совсем готовое платье, глазом знатока еще раз проверил тяжелыя складки круто собранной юбки, подхваченной сбоку букетом цветов. Он, видимо, остался доволен и, в знак своего расположения, толкнул Зайца в затылок с выбивавшимися прядями черных густых волос. -- Так вы находите, что...-- протянула Мясоедова доктору, повертываясь перед зеркалом уже совсем одетая. -- Да... то-есть, как смотреть...-- бормотал Куваев, не зная, как выпутаться из дурацкаго положения. Прибежавший режиссер прекратил эту глупую сцену, и Мясоедова, оглядывая волочившийся с шелестом длинный шлейф, величественно вышла из уборной. Хомутов ринулся за ней, а Куваев остался в уборной в обществе Зайца. -- Ну, как ваше здоровье?..-- заговорил он. Девушка растерянно взглянула на него своими испуганными заячьями глазами и махнула рукой. У ней всегда был такой чахоточный склад. -- У меня сегодня номер...-- ответила она, лукаво поглядывая в угол.-- Знаете шансонетку: "Ничего нет священнаго для сапера"? -- А...-- протянул доктор, удивленный полной безсвязностью ответа. Музыка оборвалась, и за кулисами наступила сдержанная тишина. В приотворенную дверь заглянуло какое-то бородатое лицо и сейчас же скрылось. Воздух, пропитанный запахом керосина, духов и какой-то закулисной сырости, неприятно действовал на Куваева -- он отвык от этой атмосферы. -- И в водевиле у вас тоже есть номер?-- спрашивал он, чтобы прервать неловкое молчание. -- И в водевиле есть...-- как-то равнодушно ответил Заяц. Странная была эта "водевильная штучка", существовавшая какими-то вспышками -- то она дурачилась, то хандрила. Доктор знал про нее очень печальныя истории и жалел, а она всегда как-то дичилась его. Разсказывали, что она была из хорошаго семейства, владела хорошо языками, но имела неудачный роман и, как девушка "с прошлым", очутилась на театральных подмостках, проклятая и забытая благочестивыми родственниками. Хомутов покровительствовал ей по необяснимым причинам. -- Это, кажется, была уборная Елены Михайловны?-- спрашивал доктор, оглядывая комнату. -- Да... Слышите, как аплодируют "бедной Лили"?.. Хомутов сегодня лопнет от злости... По лицу Зайца пробежала неприятная нервная улыбка. Сменившая аплодисменты тишина нарушалась только осторожным переступаньем ног ожидавших своей очереди актеров да сердитым шопотом режиссера. Куваев отправился за кулисы и сейчас же наткнулся на Астраханцева, который под защитой садовой беседки целовал какую-то рыженькую хористку, упиравшуюся ему белыми круглыми руками прямо в грудь. Эта заурядная сцена не обращала на себя ничьего внимания, и ламповщик, проходя мимо, совершенно равнодушно ковырял в носу. Когда действие кончилось и Куваев оглянулся, за ним стоял Заяц, уже одетый по-шансонеточному: в короткую юбку, пестрый фартух с громадным бантом и какой-то необыкновенный сине-красный чепчик. Костюм шел к этой цыганской фигуре, и Куваев обратил невольно внимание на красивыя круглыя ноги, какия трудно было предполагать при таком общем habitas. Заметив пристальный взгляд доктора, Заяц принял ухарскую позу и вызывающе улыбнулся. Но в это время, как шквал, ворвался за кулисы Хомутов, и Заяц поспешил спрятаться в ту же будку, где целовался Астраханцев с хористкой. -- Разве можно играть перед такой публикой?!..-- орал Хомутов, накидываясь на доктора с кулаками.-- Тут нужно не играть, а колотить по головам палкой... -- Вы забываете, что я в числе публики...-- заметил Куваев. -- Э, мне не до шуток, батенька!.. Чорт знает, что такое: аплодируют этой гуттаперчевой кукле Понсон, а Шуре хоть бы один шлепок... Для кого же я стараюсь?.. Вот и извольте служить публике, жертвовать всем для искусства. Мясоедова провалилась самым торжественным образом, так что поднесенный ей букет, купленный Хомутовым на свои деньги, был встречен шиканьем. Вызывали одну m-me Понсон, за что она и поплатилась. Хомутов обругал ее непечатными словами. "Бедная Лили", растерянная и жалкая, стояла с заплаканными глазами и вопросительно смотрела на доктора, сделавшагося невольным свидетелем этой семейной сцены. Как благоразумный человек, он поспешил удалиться в партер, чтобы послушать, как будет петь Заяц. Шансонетка была встречена с восторгом, особенно когда Заяц с подчеркиваньем и развязными жестами пропел своим жиденьким, разбитым голосом заключительныя строфы. Публика стучала ногами, и Заяц, упоенный успехом своего позора, повторял эту грязь парижских мостовых и посылал воздушные поцелуи почитателям искусства. Доктору вдруг сделалось больно за всю эту неприличную сцену: эта несчастная девушка с испуганными глазами покупала свой хлеб слишком дорогой ценой... Потом он вспомнил плакавшую Лили, у которой на раскрашенном лице были грязныя полосы. Сколько тут грязи, безсердечия, нахальства и расходившихся животных инстинктов!.. Странное дело! Когда Елена Михайловна умирала, Куваеву совсем не было ея жаль... Он даже желал бы ее пожалеть, но в нем тогда еще не было того, что он чувствовал теперь. Да, он теперь жалел этот пленительный женский образ и понимал, почему примадонна умерла так рано. Бедная, она была еще так молода... Ведь нельзя же было жить в этой помойной яме. Доктору сделалось совестно за себя, как постояннаго театральнаго завсегдатая, не хотевшаго видеть истинной подкладки всего, что делалось у него почти на глазах. Неужели уж он такой совсем пропавший человек, что может быть глух и нем к царившему злу?.. На подезде Куваев встретил Щучку, который торопливо пробирался к боковым дверям; с ним под руку шел Заяц, старавшийся закрыть лицо широким полем летней шляпы. Столкнувшись лицом к лицу с Куваевым, Щучка сначала смутился, а потом проговорил: -- Ѣдем, collega, в "Калифорнию"... Будет ужин, а этот бесенок споет нам про своего сапера. Нужно поощрять искусство... Хомутов будет. Куваев отказался и отправился домой. У Щучки была своя семья -- жена и штук шесть краснощеких ребят. В городе он пользовался репутацией прекраснаго семьянина.