II.
Через несколько дней в соседнем номере "Калифорнии" происходил консилиум. Собралось человек пять докторов, маленьких провинциальных знаменитостей, очень щепетильных, очень завистливых и постоянно враждовавших между собой. Впрочем, на консилиумах они держали себя, как и следует людям науки -- говорили сдержанно и с достоинством, у всех на лицах была написана ученая скука, о консультантах говорили не иначе, как: "наш ученый друг высказал мнение", "мой многоуважаемый collega позволил себе заявить", "беру на себя смелость указать на то-то" и т. д. двое величественно зевали, двое курили папиросы, а розово-седенький, свежий, как яблоко, старичок, с белоруссный фамилией Щучка, ораторствовал: -- Наследственность, господа!.. Что делать: наука здесь безсильна... Обыкновенный человек вынесет все это шутя, а здесь пред нами результат пяти поколений великих артистов: у Елены Михайловны отец -- актер, дед -- актер, прадед -- актер... Это значит, что пять поколений вели собачью жизнь, и вот вам плоды вырождения; наша пациентка -- это клубок больных нервов. Лучшее лекарство для таких субектов -- смерть. Этот смертный приговор был подтвержден молчаливым согласием всех консультантов, и розово-седенький доктор даже улыбнулся, довольный таким исключительным случаем в своей практике. Но у Елены Михайловны есть отец,-- необходимо предупредить старика. -- Ничего не имеете, господа?-- спрашивал неугомонный доктор. -- Да к чему это -- не все ли равно?..-- возражал доктор Куваев, присутствовавший здесь.-- Умрет, тогда все узнают... -- Нет, это наш долг, уважаемый коллега, печальный долг, по долг прежде всего. Через несколько минут в номер вошел г. Булатов. Лицо у него было только-что выбрито, и на нем точно застыло торжественно-печальное выражение. Он поклонился с заученным достоинством стараго артиста и выслушал сбивчивыя обяснения розово-седенькаго старичка, заложив руку за борт своего облизаннаго сюртука. -- Мы понимаем ваши родительския чувства, господин Булатов...-- бормотал доктор, подыскивая слова.-- Все это печально, но Елене Михайловне даже лучше умереть сейчас: для нея это единственный исход. Понимаете: наследственность... целый арсенал самых сложных болезней, против которых наука безсильна. Ваша дочь -- клубок больных нервов, и можно только удивляться, как она дожила до своих двадцати пяти лет. Консилиум констатировал перемещение сердца в связи с рядом других аномалий. Старый актер приложил платок к глазам, как это делают на сцене благородные отцы, и крепко пожал руку доктора. Куваев отошел к окну, чтобы не видеть этой комедии, и сосредоточенно барабанил пальцами по окну. -- Успокойтесь, пожалуйста, господин Булатов...-- бормотал розовоседенький доктор, испытывая неприятное и брезгливое чувство от пожатия грязной и потной руки благороднаго отца.-- Что делать: рано или поздно -- наш общий удел... -- Благодарю вас, господа!..-- хрипло заговорил великий артист, моргая сухими глазами.-- Благодарю и за правду и за сочувствие к горю стараго артиста... Да, я отец, но искусство прежде всего требует жертв. Артисты слишком много живут одними нервами, а моя дочь... Консультанты уже не слушали великаго артиста -- раскланявшись с ним издали, они кучкой выходили из номера, довольные исполненным долгом. Розово-седенький старичок фамильярно подталкивал доктора Куваева в спину и на ходу бормотал: -- Это редкий случай, молодой человек, именно перемещение сердца в такой форме. Советую вам обратить на него особенное внимание, тем более, что вы, кажется, немного увлекались Еленой Михайловной. Не отпирайтесь, милый плутишка... Но какая философия: вчера разсвет и благоухание молодой жизни, а сегодня -- смерть. Как это у Державина сказано: "Где стол яств стоял, там надгробные воют клики"... Одним словом, что-то в этом роде... Кстати, от этого господина Булатова так и разит сивухой. Куваев только сморщился и ничего не ответил,-- он не выносил болтунов. Проводив ученую коллегию, он отправился по коридору в номер больной, но у самой двери его остановил г. Булатов, осторожно взяв за локоть. -- Доктор, говоря между нами, мне до зарезу нужно сейчас несколько крейцеров...-- проговорил он со своей запойной хрипотой. Доктор сунул ему первую попавшуюся под руку бумажку и вошел в номер. Но здесь он совсем был озадачен доносившимся из-за перегородки детским лепетом: "Мма-ма-ааа!..". Ему отвечал чей-то задыхавшийся шопот. -- Это еще что за комедия?-- изумлялся доктор и громко кашлянул, не решаясь войти. -- Войдите...-- ответил тот же задыхавшийся шопот. Больная попрежнему лежала на кровати, а около нея под защитой нескольких подушек возился полугодовой ребенок. -- Рекомендую... мой сын Маляйка...-- шопотом проговорила больная, и что-то в роде улыбки искривило ея запекшияся губы. -- А... гм...-- протянул доктор Куваев и не знал, что ему делать -- именно здесь он никак не разсчитывал наткнуться на такую чувствительную сцену. -- Мм-ма-а!..-- лепетал Маляйка, взмахивая пухлыми ручонками; взглянув на доктора, он весело улыбнулся своим беззубым ртом. -- Это дядя...-- подсказала ребенку Паша, как-то испуганно взглянув на доктора. Это была не горничная,