робовала затворить дверь.-- Я не могу... Она будет сердиться. -- Ах, это все равно... Мы с Лили старыя приятельницы и вместе делали хивинскую кампанию. Кучер, ты что же это спишь на ходу?.. А с Лили я вперед уговорилась, и она мне позволила занять ея комнату. Конечно, на время... У меня даже есть от нея письмо. Мы с ней нынче встретились в Москве... Как же!.. -- А если она приедет сама и будет на меня в претензии? -- О, предоставьте это уже мне... Мы с ней были так хороши всегда, как сестры. Пока велись эти дипломатические переговоры, Варенька прошла в свою новую квартиру, оглядела голыя стены с полинявшими оборванными обоями, два подслеповатыя окна, обдерганную ширмочку, туалетный столик у стены, и, не раздеваясь, бросилась на продавленный клеенчатый диван. Ее охватила страшная тоска и отвращение; это -- какая-то крысья нора. -- Ты должна поцеловать у старухи руку,-- обясняла появившаяся Дарья Семеновна, раздеваясь на ходу.-- Она это любит... Притом это такая почтенная, заслуженная женщина. -- Ни за что!...-- упрямо ответила Варенька. -- Пустяки... Ты что же это не раздеваешься? -- Не хочу. Кучер перетаскал чемоданы, одеяла, кульки и подушки и остановился в дверях, в ожидании двугривеннаго. Дарья Семеновна сунула ему пятак и выпроводила довольно безцеремонно. "Какие нахалы эти кучера, и еще недоволен, что ему дали на водку". Агаѳья Петровна в это время ставила в своей комнате самовар и ворчала: "Никакой Бархатовой не помню... Ужо вот приедет сама-то, так, пожалуй, и в шею выгонит". Дамы разделись и привели в порядок свои дорожные туалеты. Дарья Семеновна в одном платье оказалась высокой, полной женщиной с откинутой гордо головой; нос казался еще больше, когда она по-домашнему свернула свои жиденькие волосы на макушке тощим узлом. Ростом дочь походила на мать, но лицом на себя -- это было очень симпатичное, свежее лицо только-что сформировавшейся девушки, обрамленное волной вившихся русых волос. Его портил только низкий белый лоб и немного тупое выражение больших темных глаз, особенно, когда она к чему-нибудь прислушивалась. Скромный белый воротничок охватывал красивую белую шею с круглым точеным затылком. Мягкия маленькия руки придавали ей вид "девушки из хорошей фамилии", и Дарья Семеновна часто посматривала на них с чисто-материнской гордостью. Чемоданы были распакованы, два стола исчезли под ворохом выложеннаго платья, так что самовар пришлось поставить на комод. -- Вы уж с нами чаю напейтесь, Агаѳья Петровна,-- уговаривала старуху Дарья Семеновна, улыбаясь с неестественной нежностью.-- Я привезла даже любимаго вашего варенья... крыжовник... -- Я люблю варенье...-- шамкала старуха, осматривая раскрытые чемоданы.-- Только как же это я фамилии вашей совсем не помню?.. А это дочь?.. -- Да, это моя дочь... Варенька,-- внушительно заметила Дарья Семеновна, показывая глазами на руку. Девушка лениво поднялась с дивана и безучастно приложила свое свежее лицо к лицу Агаѳьи Петровны. -- Может-быть, вы помните перваго любовника Розанова, который потом застрелился?-- говорила Дарья Семеновна, разливая чай.-- Да?.. Так я еще с ним играла... Хомутов только-что начинал. Ах, кстати, этот бедняга опять напоролся: выхлопотал пробный спектакль своей Мясоедовой, а она рыба рыбой... Скандал!.. Скоро сюда вся труппа приедет... Мы с Варенькой вперед отправились, потому что у меня есть свои дела. За чаем происходил самый оживленный театральный разговор, набитый собственными именами. На первой неделе Великаго поста в Москве была настоящая ярмарка: со всех сторон наехали артисты и антрепренеры. Хомутов, конечно, явился тоже, хотя его и знают все, как перваго прощалыгу. Помилуйте, не заплатил Чехову-Мирскому жалованья за целую треть и отрекомендовал его другим антрепренерам так, что никто на беднягу не смотрит. Из старых артистов в Хомутовской труппе остались Астраханцев, Заяц, Лили, конечно, Мясоедова, а из новых едут -- новая примадонна Глоба-Михальская и первый любовник Червинский. Умер комик Костылев, который когда-то играл в Бужоёме, grande-dame Мосягина сломала ногу, омский антрепренер Берд -- неужели вы не помните Берда?-- сошел, бедняга, с ума. Вообще, артисты порядочно бедствуют, особенно артистки, которым приходится заключать контракты с антрепренерами через посредство темных маклеров -- даже нет свободной залы, где могли бы артистки познакомиться с антрепренерами, а шляться по трактирам, как артисты, согласитесь, не совсем удобно. Эти разговоры оживили старушку, и она печально покачивала своей дряхлой головой; да, трудно бедным артистам... После чая Варенька, не раздеваясь, уснула тут же на диване. Дарья Семеновна посмотрела на нее с гордой улыбкой и шопотом проговорила, подмигнув Агаѳье Петровне: -- Не правда ли, Хомутов не ошибся выбрать себе ingénne? Бедняжка, она так измучилась дорогой... Я боюсь, что у ней похудеют плечи, а при нынешних костюмах это -- голодная смерть. Чтобы не мешать спавшей ingénue, дамы ушли в комнату Агасьи Петровны, такую же оборванную и жалкую, как и комната m-me Понсон. В одном углу стояло несколько сундуков, служивших постелью, между окнами тяжелое и разбитое трюмо, которое сохранилось только потому, что его никто не покупал, на одной стене несколько фотографий, в шкапу с выдавленным стеклом сборная посуда -- и только. Очень немного даже для выдохшейся славы, и Дарья Семеновна тяжело вздохнула, вспоминая лучшие дни. -- Вы знали Вьюпшну-Запольскую?-- спрашивала Дарья Семеновна, усаживаясь к трюмо. -- Это которая умерла?.. Как же, она была раза два у Понсон, а потом я была на похоронах,-- с оживлением заговорила старушка.-- Как ее хорошо хоронили... как королеву какую-нибудь. Хомутов умеет хоронить своих артистов... Очень хорошо все помню. -- Да?.. А после Вьюшиной-Запольской остался ребенок и... -- Ребенок у доктора... Славный доктор, должно-быть, если взял чужого ребенка. В первый раз встречаю такого удивительнаго человека... -- Что же, бывают добрые люди,-- ядовито проговорила Дарья Семеновпа, насупив брови.-- А ведь она пользовалась большим, большим успехом в Бужоёме, эта Запольская... Не правда ли?.. Наверно, остались деньги, драгоценныя вещи, наконец гардероб. -- Конечно, осталось!..-- соглашалась старушка. -- Да, да.... И все это пошло к доктору?.. -- А уж я не знаю этого. М-me Понсон знает все. Кажется, у Запольской остался отец, Булатов... потом как будто и Хомутов что-то такое тут... Право, я не помню, а когда m-me Понсон приедет, она все разскажет. -- А вы про доктора ничего не слыхали? В самом деле, это уж черезчур по-христиански навязать себе на шею чужого ребенка... Притом все эти доктора народ очень практический, и я очень хорошо их знаю. Может-быть... -- Вы думаете, что он находился в интимных отношениях с Запольской? -- Нет, я этого не говорю, по только... согласитесь, что все это немножко странно, чтобы не сказать больше. В этом направлении разговор продолжался до самой ночи, и Дарья Семеновна успела выведать от старушки решительно все, что она знала про Булатова, Запольскую и доктора Куваева. Собственно интереснаго она ничего не получила; и Агаѳья Петровна несколько раз очень внимательно всматривалась ей в лицо и повторяла: -- Нет, не могу припомнить... Розанов, действительно, был и застрелился, а Бархатовой не помню. -- Виновата, я тогда играла под фамилией Ландышевой. -- И такой не помню. -- Ну, это все равно: где же вам всех запомнить. Вы не безпокойтесь, мы с Лили старые друзья и спали на одной постели в Ташкенте.