ение", "мой многоуважаемый collega позволил себе заявить", "беру на себя смелость указать на то-то" и т. д. двое величественно зевали, двое курили папиросы, а розово-седенький, свежий, как яблоко, старичок, с белоруссный фамилией Щучка, ораторствовал: -- Наследственность, господа!.. Что делать: наука здесь безсильна... Обыкновенный человек вынесет все это шутя, а здесь пред нами результат пяти поколений великих артистов: у Елены Михайловны отец -- актер, дед -- актер, прадед -- актер... Это значит, что пять поколений вели собачью жизнь, и вот вам плоды вырождения; наша пациентка -- это клубок больных нервов. Лучшее лекарство для таких субектов -- смерть. Этот смертный приговор был подтвержден молчаливым согласием всех консультантов, и розово-седенький доктор даже улыбнулся, довольный таким исключительным случаем в своей практике. Но у Елены Михайловны есть отец,-- необходимо предупредить старика. -- Ничего не имеете, господа?-- спрашивал неугомонный доктор. -- Да к чему это -- не все ли равно?..-- возражал доктор Куваев, присутствовавший здесь.-- Умрет, тогда все узнают... -- Нет, это наш долг, уважаемый коллега, печальный долг, по долг прежде всего. Через несколько минут в номер вошел г. Булатов. Лицо у него было только-что выбрито, и на нем точно застыло торжественно-печальное выражение. Он поклонился с заученным достоинством стараго артиста и выслушал сбивчивыя обяснения розово-седенькаго старичка, заложив руку за борт своего облизаннаго сюртука. -- Мы понимаем ваши родительския чувства, господин Булатов...-- бормотал доктор, подыскивая слова.-- Все это печально, но Елене Михайловне даже лучше умереть сейчас: для нея это единственный исход. Понимаете: наследственность... целый арсенал самых сложных болезней, против которых наука безсильна. Ваша дочь -- клубок больных нервов, и можно только удивляться, как она дожила до своих двадцати пяти лет. Консилиум констатировал перемещение сердца в связи с рядом других аномалий. Старый актер приложил платок к глазам, как это делают на сцене благородные отцы, и крепко пожал руку доктора. Куваев отошел к окну, чтобы не видеть этой комедии, и сосредоточенно барабанил пальцами по окну. -- Успокойтесь, пожалуйста, господин Булатов...-- бормотал розовоседенький доктор, испытывая неприятное и брезгливое чувство от пожатия грязной и потной руки благороднаго отца.-- Что делать: рано или поздно -- наш общий удел... -- Благодарю вас, господа!..-- хрипло заговорил великий артист, моргая сухими глазами.-- Благодарю и за правду и за сочувствие к горю стараго артиста... Да, я отец, но искусство прежде всего требует жертв. Артисты слишком много живут одними нервами, а моя дочь... Консультанты уже не слушали великаго артиста -- раскланявшись с ним издали, они кучкой выходили из номера, довольные исполненным долгом. Розово-седенький старичок фамильярно подталкивал доктора Куваева в спину и на ходу бормотал: -- Это редкий случай, молодой человек, именно перемещение сердца в такой форме. Советую вам обратить на него особенное внимание, тем более, что вы, кажется, немного увлекались Еленой Михайловной. Не отпирайтесь, милый плутишка... Но какая философия: вчера разсвет и благоухание молодой жизни, а сегодня -- смерть. Как это у Державина сказано: "Где стол яств стоял, там надгробные воют клики"... Одним словом, что-то в этом роде... Кстати, от этого господина Булатова так и разит сивухой. Куваев только сморщился и ничего не ответил,-- он не выносил болтунов. Проводив ученую коллегию, он отправился по коридору в номер больной, но у самой двери его остановил г. Булатов, осторожно взяв за локоть. -- Доктор, говоря между нами, мне до зарезу нужно сейчас несколько крейцеров...-- проговорил он со своей запойной хрипотой. Доктор сунул ему первую попавшуюся под руку бумажку и вошел в номер. Но здесь он совсем был озадачен доносившимся из-за перегородки детским лепетом: "Мма-ма-ааа!..". Ему отвечал чей-то задыхавшийся шопот. -- Это еще что за комедия?-- изумлялся доктор и громко кашлянул, не решаясь войти. -- Войдите...-- ответил тот же задыхавшийся шопот. Больная попрежнему лежала на кровати, а около нея под защитой нескольких подушек возился полугодовой ребенок. -- Рекомендую... мой сын Маляйка...-- шопотом проговорила больная, и что-то в роде улыбки искривило ея запекшияся губы. -- А... гм...-- протянул доктор Куваев и не знал, что ему делать -- именно здесь он никак не разсчитывал наткнуться на такую чувствительную сцену. -- Мм-ма-а!..-- лепетал Маляйка, взмахивая пухлыми ручонками; взглянув на доктора, он весело улыбнулся своим беззубым ртом. -- Это дядя...-- подсказала ребенку Паша, как-то испуганно взглянув на доктора. Это была не горничная, а кормилица, догадался доктор, и в его голове пронеслась забытая сцена обятий великаго артиста. Вот отчего у этой Паши такое необыкновенно мягкое выражение лица, глупые глаза, как у всех кормилиц, и такой полный бюст. Доктор присел к кровати и молчал самым глупым образом. Он шел сюда совсем не для этих телячьих нежностей, и притом он не подозревал, что у Елены Михайловны есть грудной ребенок. До самой смерти нужно разыгрывать комедию. Все эти мысли промелькнули в докторской голове очень быстро, и он чувствовал на себе пытливый материнский взгляд. -- Ах, ты... зверушка!..-- проговорил он наконец, чтобы сказать что-нибудь, и даже помахал пред улыбавшимся детским личиком своей перчаткой. Больная тяжело вздохнула, закрыла округлившиеся большие глаза и точно замерла. Доктор наблюдал всякое движение и старался найти в своей душе чувство сожаления к умиравшей матери, но в нем не шевельнулось даже тени чего-нибудь похожаго. Сказывался эгоизм слишком здороваго молодого организма, а чужия страдания вызывали скорее чувство брезгливости, как всякое другое проявление слабости. -- Паша...-- прошептала больная и указала глазами на ребенка, чтобы его унесли: инстинктом матери она поняла настроение доктора. Паша сделала сердитое лицо, торопливо и ловко подхватила своими голыми красными руками ребенка и унесла его. Доктору вдруг сделалось немного совестно, что он не приласкал крошку,-- конечно, он не любил детей, это живое, ревущее мясо, но что ему стоило хотя бы поцеловать ребенка, чтобы доставить этим удовольствие умирающей матери. -- Доктор... мне как будто сегодня лучше...-- проговорила больная, с трудом перекатывая свою голову на подушке. -- Да?.. Это, вероятно, начинается кризис... Кстати, я даже не подозревал, что у вас есть ребенок, а это чрезвычайно важное обстоятельство... В каждой болезни самое серьезное поставить верный диагноз. -- Консилиум был?..-- спросила больная. -- Да... -- Напрасныя хлопоты... Вы так добры, доктор. Но ведь я... хорошо знаю и без консилиума, что скоро умру... Да, я не сказала вам про ребенка... К чему?.. Не все ли равно... Актриса принадлежит прежде всего публике, а публика ревнива... Потом, какое кому дело до нашей личной жизни?.. Не сердитесь на меня, доктор... у меня есть к вам просьба... -- У меня тоже: не волнуйтесь... Присутствие ребенка вредно для вас. -- Ах, нет... всего день-два, и конец... Я ведь не обманываю себя и вижу по вашему лицу свой смертный приговор. Доктор нетерпеливо вскочил со своего стула и зашагал по комнате, задевая ногами мебель. К чему разводить трагедию?.. Да, мы все умрем, но если не умеем жить, то, по крайней мере, нужно уметь спокойно умереть. -- У меня есть просьба к вам...-- продолжала больная, закрывая глаза. -- Все, что вам угодно... Больная перевела дух, обвела глазами комнату и заговорила своим задыхавшимся голосом: -- Доктор, вы добрый человек... вы еще сами не знаете себя... У матери есть свой инстинкт... и я... я чувствую эту скрытую в вас доброту... Маляйка останется круглым сиротой... на руках у пьяницы-деда. Это сумасшедший человек, и ребенок погибнет... Доктор, возьмите Маляйку себе... -- То-есть как это себе?.. Эта неожиданная просьба умирающей просто ошеломила доктора: взять на воспитание чужого ребенка так, здорово живешь,-- нет, это сумасшествие!.. -- Что для вас значит воспитать ребенка, а это принесет вам много такого, чего вы сейчас не подозреваете... вы посмеетесь над моей сумасшедшей просьбой, но... -- Вы мне позволите подумать до завтра,-- нашелся доктор, чтобы как-нибудь отвязаться.-- Это слишком важный вопрос, и притом все слупилось так неожиданно. Посмотрев на лгавшаго доктора, больная закрыла глаза, а когда он взялся за шапку, чтобы спастись постыдным бегством, она с неожиданной для него энергией приподнялась на подушке и заговорила: -- Нет, не то... доктор: одну минуту... Если... если вы не можете сами... кто-нибудь другой... всегда найдутся добрые люди... ради Бога, доктор, ради вашей матери прошу... Наконец вы можете передать ребенка в какое-нибудь семейство... в приют... но только спасите его от моего отца... -- Это другое дело, Елена Михайловна, и я с своей стороны употреблю все зависящия от меня средства... -- Нет: честное слово?.. Спасите Маляйку от деда и, главное, от театра. Это мое последнее желание. -- Хорошо: даю вам честное слово!.. В голове доктора мелькнула счастливая мысль: Маляйка ему может служить отличным обектом для наблюдений и опытов, как живой препарат вырождающагося человечества. Пусть пока зверушка поживет у него, а сбыть его с рук он всегда успеет. Больная несколько времени лежала с закрытыми глазами, а потом позвонила. Вошла Паша. -- Позови отца...-- не открывая глаз, проговорила