XIV.
"Каширская старина" шла в среду на масленице. Куваев сильно волновался и несколько раз из-за кулис уходил на свое обыкновенное место, во втором ряду кресел, чтобы удобнее проверить свое собственное впечатление. В двух шагах от него сидел тот самый рецензент, который в прошлом году писал о длинных ногах Елены Михайловны. Куваев почувствовал теперь глухую ненависть к этому ни в чем неповинному человеку, вспоминая предсмертный бред больной. В самом деле, в его руках репутация каждаго артиста, особенно начинающаго, и нет никакой защиты, кроме той же публики, которая еще когда произнесет свою оценку. Это несправедливо, потому что такой представитель захолустной прессы сплошь и рядом бывает порядочной дрянью, хотя могут быть свои исключения, Как везде. -- Ничего, публика праздничная,-- заметил встретившийся в буфете. Хомутов.-- Все сойдет, как по маслу... Самая благодарная роль, конечно, Живули, и раек будет неистовствовать, как всегда... Вообще, будьте покойны... Эта утешения даже разсмешили Куваева,-- так смешно Хомутов понимал его хлопоты, как и внезапныя болезни своих примадонн. Они выпили даже по рюмке водки, как заговорщики, и Куваеву передалось спокойное настроение неунывавшаго антрепренера. -- Кстати, Николай І'ригорьич, я чуть не забыл главнаго,-- спохватился Хомутов, когда они выходили из буфета:-- сегодня Щучка устраивает маленький фестиваль в "Калифорнии", конечно, en petit comité... Вот и приезжайте с своей Варенькой спрыснуть первый успех. -- Вы ошибаетесь, Платон Ильич: я совсем не настолько с ней близок, чтобы приглашать куда-нибудь... Хомутов только прищелкнул выразительно языком, что у него означало полное недоверие, и Куваеву сделалось уже совсем весело. "Курьезные люди бывают на свете,-- думал он, сидя в своем кресле,-- у них совсем какое-то извращенное мышление..." Как Хомутов предсказывал, так и вышло: публика приняла Марьицу очень милостиво. Она была, действительно, эффектна в своем русском костюме, так что при первом появлении вызвала одобрительный шопот первых рядов -- этим уже был обезпечен успех. Что всего удивительнее, сама Варенька нисколько не волновалась и провела всю роль до конца почти хорошо, кроме последняго действия, где самый лучший драматический момент совсем "не вытанцовался" -- Это подлец Червинский виноват,-- обяснял Хомутов, когда Куваев отправился за кулисы.-- Он и себя сегодня не жалел, чтобы подставить ногу сопернице Михальской... Впрочем, чорт их там разберет!. Когда Куваев очутился за кулисами, занавес был поднять, и участвовавшие в пьесе раскланивались с галдевшей публикой -- Червинский выводил очень эффектно Вареньку и Зайца, а другие выходили сами. M-me Понсон аплодировала из актерской ложи, Дарья Семеновна, с покрасневшим от удовольствия лицом, слушала Астраханцева, который делал резюме спектакля. Заметив Куваева, театральная мамаша издали признательно кивнула ему головой. -- Поздравляю вас с успехом...-- проговорил голос за спиной доктора. Он оглянулся -- за ним стоял Заяц, с лихорадочно блестевшими глазами и порывистым дыханием. Девушка вызывающе улыбалась, стараясь закрыть худую руку рукавом кисейной рубашки -- она была в русском костюме, потому что играла Дарьицу. Куваев засмеялся и с комической серьезностью начал благодарить Зайца за участие. -- Ступайте скорее в уборную: она там...-- не унимался Заяц. Действительно, в уборной собрались сочувствующие артисты и закулисные "друзья". Виновница торжества сидела усталая в углу, а поздравления за нее принимала Дарья Семеновна, гордая и величественная, как королева. Она с снисходительной улыбкой едва отвечала на поклоны и даже вдруг начала говорить в нос, растягивая слова. -- Не угодно ли полюбоваться на эту скотинку?-- шептала m-me Понсон, толкая Куваева в бок.-- Вот вам и благодарность... Мак-Магон скоро не будет и смотреть на нас с вами, вот увидите!.. А на Марьице-то ведь все мое: и сарафан, и башмаки, и кокошник... В Ташкенте я производила в этом костюме такой фурор, потому что и сама я тогда была вся в русском вкусе!.. Потолкавшись достаточно за кулисами, доктор собрался уходить домой. Он едва пробился, чтобы проститься с Варенькой, крепко пожавшей ему пуку. -- Хорошо то, что хорошо кончается,-- говорил точно вынырнувший из-под земли Хомутов и, отведя Куваева в сторону, прибавил:-- Вы куда это, батенька?.. Не пущу... едем в "Калифорнию". -- Хорошо, но я еду один. -- Ах, прекрасно: вы невинны, как сорок тысяч младенцев... А чтобы вы не сбежали, то поедете со мной. Подождете? -- Подожду. -- Честное слово?.. -- Могу и без него подождать. Артисты, кутаясь в шубы и пальто, быстро расходились; на сцену потянуло ворвавшимся в дверь морозным воздухом; голос Хомутова раздавался уже где-то под полом. Ламповщик гасил огни. Со стороны партера доносился смутный говор расходившейся толпы, точно с шумом и треском отливала волна прибоя. Сгущавшаяся тьма захватывала весь театр, и только в отворенныя двери уборных вырывались колебавшияся полосы света, да где-то одиноко мигала забытая пьяным ламповщиком сальная свеча. -- Я сейчас, сейчас!-- кричал Хомутов Куваеву издали и опять исчезал. Он о чем-то пошептался с Червинским, потом отвел в сторону Астраханцева и, дружелюбно хлопнув его по плечу, минут пять давал какия-то наставления.. Дамы уже уехали по домам, когда Хомутов наконец освободился и вынырнул откуда-то совсем ютовый в путь -- в шубе и шапке, сдвинутой ухарски на затылок. -- Ѣдем, едем!..-- весело кричал он, подхватывая Куваева вод руку:-- Ух, уморился... Не грешно и отдохнуть, чорт мою душу возьми. Вы довольны сегодняшним спектаклем? -- Очень... -- Я говорил вам! Шел легкий снежок. Приятная зимняя свежесть охватила Куваева, когда они вышли на улицу, где Хомутова уже ждал собственный извозчик. По дороге в "Калифорнию" попалось несколько веселых троек; в одном купеческом доме шел пир горой; где-то замирала и снова поднималась пьяная песня. Подезд "Калифорнии" был ярко освещен, и около него стояло несколько саней. Выскочивший лакей почтительно вытянулся перед Хомутовым и вполголоса проговорил: "все готово-с..." -- Отлично, а мы сначала все-таки зайдем в бильярдн