XVI.
Хомутов бежал и бежал самым постыдным образом... Это было недели через две после Пасхи, когда открылась навигация. Он захватил кассу, не заплатил артистам, не заплатил в "Калифорнию" за полгода, не внес аренды за театр и накануне своего бегства занял еще у своей примадонны Глобы-Михальской двести рублей "до завтра". Вся труппа была в отчаянии, а с дамами делались обмороки. Какой сомнительной репутацией Хомутов ни пользовался, но такого зверства никто не ожидал от него. Это происшествие в квартире Орловой произвело настоящую панику, и Дарья Семеновна слегла в постель с горя: ей даже не на что было выехать из Бужоёма, а впереди целое голодное лето! -- Это проклятый Богом человек!..-- говорила Агаѳья Петровна, качая своей дряхлой головой. Актеры с горя пропивали в "Калифорнии" последние гроши, актрисы закладывали по ссудным кассам последния тряпки -- положение, действительно, получалось безвыходисе. На первый раз решили составить société, чтобы играть в Бужоёме летом, но с первых же шагов получилась настоящая каша: Червинский схватился с Астраханцевым, Заяц уехал на деньги Щучки, Глоба-Михальская разссорилась с другими дамами, а эти последния перегрызлись между собою. С грехом пополам слепили два спектакля, закончившиеся дракой Астраханцева с Червинским и новыми долгами. Недоставало давившей всех грубой руки и той дьявольской энергии, с которой Хомутов вел неустанную борьбу с "равнодушием публики". Этот последний опыт société убил последнюю энергию, и труппа походила на выкинутый на берег экипаж разбитаго бурей корабля. -- А во всем виновата эта проклятая Мясоедиха!..-- с своей ташкентской логикой решила "бедная Лили".-- Хомутов сам по себе прекрасный человек, если бы не эта говядина... Куваев попрежнему бывал в квартире Орловой, и Варенька попрежнему встречала его в своих ситцевых платьях, которыя так ему всегда нравились. Отношения их оставались все такими же странными, какими были с перваго раза. Девушка то скучала и капризничала, то не обращала никакого внимания на Куваева, то начинала относиться к нему с какой-то лихорадочной нежностью. Он со вниманием изучал эту неровную натуру и покорно шел за ней дальше и дальше. В присутствии Вареньки он чувствовал себя счастливым и спокойным, но стоило ему выйти за дверь, как являлся целый порядок самых тревожных чувств и мыслей. Он потерял свой дешевенький скептицизм и обычное душевное равновесие. В результате получался вывод, что Варенька неизмеримо лучше его в апоѳозе своего чисто-женскаго героизма -- она покупала свое первое чувство слишком дорогой ценой и не забегала трусливо мыслью вперед, где открывалось самое темное будущее. В эти минуты Куваев видел Вареньку в подкупающей обстановке семейной женщины, окруженную детьми и той глубокой любовью, которая нужна каждой женщине, как растению солнечный свет. Да, он видел это создание собственнаго воображения и рядом видел себя совсем другим человеком, покончившим навсегда с холостыми безобразиями и возмутительным эгоизмом. В нем сказывалась буржуазная жилка, тянувшая к покою и скромной трудовой обстановке. Настоящая обстановка его просто тяготила, как скрыто сосавшая смертельная болезнь. Проверяя себя, Куваев то думал, что любит Вареньку, то начинал сомневаться в своем чувстве. Каждая встреча с ней производила в нем радостное волнение, потом он постоянно думал о ней, когда оставался один, и наконец ревновал ее то к Астраханцеву, то к познакомившемуся с Дарьей Семеновной рецензенту и даже к "бедной Лили". Ему хотелось одному безраздельно владеть Варенькой, уважать ее и заставить других уважать. В ней была известная серьезная складка, здоровая веселость и смутные позывы к семейной жизни, но все это тонуло в безобразии настоящей обстановки. Куваев со страхом предчувствовал, что может наступить момент, когда настоящая вспышка пройдет,, и Варенька с таким же легким сердцем перейдет в другия руки, которыя будут обнимать его Вареньку, слышал поцелуи и страстный шопот своего соперника и даже вздрагивал, охваченный чадом этой ревности. Но любила ли она его?.. На все серьезные разговоры в этом тоне Варенька отрицательно покачивала головкой и отделывалась шутками, поцелуями и разными шалостями. К этому прибавилось еще то, что дома у Куваева начинались неприятныя истории с Маляйкой. Прошло несколько месяцев, как Пашу заменила Ефимовна, но ребенок никак не мог привыкнуть к новой няньке, капризничал, заметно похудел и вообще переживал какой-то внутренний кризис. Поглощенный своими делами, Куваев не имел времени заниматься с Маляйкой, и это его безпокоило -- ребенок рос, как, сорная трава, без всякаго призора. Получались жалобы на упрямство, капризы и другия детския художества. Маленький эгоист начал проявлять свое "я" самум неблагодарным образом и даже к доктору относился, как к чужому человеку. Завертывавшая проведать ребенка Паша тяжело вздыхала, а доктор еще лишний раз пожалел, что так легкомысленно взвалил на себя эту обузу. -- Уж женились бы вы, Николай Григорьевич,-- смущенно посоветовала Паша, когда доктор однажды разговорился с ней.-- Оно, конечно, второй матери не купишь, а все-таки лучше. Бывают и мачехи приветныя, не все изедуги. Раз, когда доктор сидел дома в особенно скверном настроении духа, подавленный своими неудачами, в передней приветливо ударил звонок. Это была Варенька. Она в докторской квартире была всего раз и теперь вошла с тревожным, серьезным лицом. Взглянув на озабоченное лицо Куваева, она нерешительно проговорила: -- Я могу уйти? -- Ах, зачем... Я так рад!-- бормотал Куваев, снимая с нея летнюю накидку и стараясь отнять зонтик.-- Ты хорошо сделала, что пришла... -- Да?.. Девушка с озабоченным лицом прошла в кабинет и села к письменному столу. -- Я по делу...-- с тяжелой улыбкой проговорила Варенька, подбирая слова, чтобы высказать угнетавшую ее мысль.-- Мне кажется, что я подаю надежды в недалеком будущем сделаться счастливой матерью... Страх иметь ребенка часто нападал на нее, и Куваеву приходилось успокоивать ее, как было и теперь. Она выслушивала его обяснения с опущенной головой и недоверчиво время от времени вскидывала на него своими прелестными глазами. -- Могу дать тебе честное слово, как врач, что сейчас ты вне всякой опасности,-- говорил Куваев, целуя покорно лежавшую в его руке тонкую, красивую руку.-- Но это плохое доказательство, что всегда так будет... Об этом необходимо серьезно подумать, и я с своей стороны... -- Опять рука и сердце?.. Как тебе не надоест повторять эти глупости. Ну какая я замужняя женщина: я ничего не умею делать, что делают жены, и умру с тоски... Не понимаю, право, что за охота навязывать себе такую обузу!.. Находясь под свежим впечатлением своих домашних неприятностей, Куваев заговорил о Малайке -- ребенок вянет на глазах, и если бы любящая женская рука занялась им... Нельзя же вечно думать только о себе, а театральная жизнь убьет скоро и силы и молодость. Что ждет ее, Вареньку, впереди?.. я сейчас она так безжалостно отталкивает доверчиво протянутыя к ней детския руки... В подтверждение своих слов, Куваев вывел Малайку, который весело улыбнулся Вареньке и торжественно поместился к ней на колени. -- Бедный маленький театральный человек!..-- грустно шептала Варенька, раскачивая ногой улыбавшагося Малайку.-- Лучше было тебе совсем не являться на белый свет. Эта сцена напомнила Куваеву первое появление Вареньки в его квартире, и он восторженно передал свое впечатление от восхитившей его сцены с ребенком. У Вареньки заблестели слезы на глазах, и она горячо поцеловала ласкавшагося Малайку. -- Все это, можсть-быть, очень хорошо,-- проговорила она, когда Маляйка занялся приведением в надлежащий порядок кабинетных вещиц на письменном столе,-- но, мне кажется, ты сам обманываешь себя и создал в воображении свою собственную Вареньку, как это и бывает нередко. Эти грустныя и холодныя речи подняли в Куваеве мучившия его мысли и чувства, и он с жаром передал все свой ревнивые помыслы и мечты видеть ее, Вареньку, в хорошей семейной обстановке. Да, они будут счастливы -- трудовым, хорошим счастьем. Существующие в ней недостатки исчезнут сами собой под влиянием совсем другой обстановки. Он опять целовал ея руки и даже опустился на колени, припав головой к ея коленям. -- Ты хороший человек...-- задумчиво говорила Варенька, перебирая его волосы -- она любила это делать в припадке нежности.-- Но ведь я не имею даже понятия, как это люди живут в семье, вот в таких квартирах. Как я себя помню, мы вечно шатались с матерью по меблированным комнатам, по номерам и лачугам, как и другие. Это настоящая цыганская жизнь, и как я завидовала всегда детям, которыя могут жить в своих домах и не знают этого вечнаго шатанья. -- Что же тебе мешает переменить эту жизнь?.. Я тебе предлагаю всякия условия... -- Ты любишь меня?.. -- Как могут любить в мои года... -- Это не ответ: Лили уверяет, что сильнее всего любят старики... Водворивши порядок на письменном столе, Маляйка незаметно под шумок перебрашя к книжному шкапу и ящику с хирургическими инструментами, где и произвел великую революцию. Он стоял с серьезным лицом и очень внимательно разбирал блестевшия вещицы. Ситцева