XXIX.
Хомутов наконец явился в Бужоёме во главе опереточной труппы. Услужливая молва вперед усыпала цветами победный путь унюхавшаго дух времени импрессарио: примадонна Баловень-Закатальская получала в месяц 960 р., первый тенор Янченко-Пащенко 700 р., простыя хористки по 100. р., а "абсолютная балерина (prima ballerina assolula) Виржиния Маргарина 500 р. Сам Хомутов выступал в роли комическаго баритона. Говорили о роскошных декорациях, о великолепных костюмах и по пальцам перечисляли все чудеса обстановки: настоящее электрическое освещение, настоящий фонтан, живой верблюд и т. д. По специальной телеграмме, половина номеров в "Калифорнии" была законтрактована под помещение гг. артистов. -- О, Хомутов знает, что делает!-- повторяли оживившиеся обыватели на все лады.-- Одне хористки чего стоят... Ведь это не драматическая труппа, где в статистки поступали пожарныя лошади. Хомутов, действительно, знал, что делал, и с первых же шагов завоевал город. Обявленный абонемент имел небывалый в летописях Бужоёма успех: все было взято с боя, и на каждый номер ложи было несколько новых кандидатов. Успех был небывалый, решительный и ошеломляющий, и обыватели смотрели друг на друга с немым изумлением: дескать, каковы мы-то? Пожалуй, и столице нос утрем. Главное, откуда взялись деньги: целый ряд драматических трупп умирал с голоду, а тут засыпали деньгами. Целых два месяца только и было разговоров, что об оперетке. Меломаны, видавшие Шнейдер и Жюдик, посвящали новичков в тайную прелесть накатившагося блаженства, и вперед устраивались подписки, чтобы достойным образом встретить дорогих гостей. Доктор Щучка сделался чем-то в роде ассистента при Хомутове и фальшивым голосом напевал по целым дням прогнившую парижским шиком фразу: "Оно пришло само собой"... Все старые грехи Xомутова были забыты, и он пользовался теперь неограниченным доверием публики. Денег у него были полны карманы, но, по старой привычке, выработанной в течение долголетних драматических голодовок, он все-таки занимал у своих поклонников "до завтра" и швырял деньгами направо и налево, как набоб. Оперетка заполонила все. Бульварная грязь, созданная парижской улицей, полилась широкой волной на упоенную публику. В первом ряду кресел несколько лет пустовавшаго театра теперь сидели и председатель окружнаго суда, и управляющий банком, и местныя знаменитости по адвокатской, докторской и другим частям. Одним словом, являлся "весь Бужоём", как выражалась m-me Курчеева, даже во сне грезившая лексиконом опереточных выражений. Эта волна ворвалась и в квартиру Куваева, где Мак-Магон и Варенька совсем ошалели от дикаго счастья Хомутова, который год назад явился к ним оборвышем. -- Ах, если бы ты, Варенька, слушалась своей матери,-- повторяла Мак-Магон, ломая в отчаянии руки.-- Закатальская еще не успела высунуть носа, и уж ее засыпали подарками. Даже Зайцу нашлось место, и Хомутов одевает ее, как герцогиню. Вот уж от кого я не ожидала такого благородства... И что он в ней нашел: щепка щепкой, а вместо рук и ног какия-то дрова!.. Между тем он за ней ужасно ухаживает... Варенька молчала и только опускала свои прелестные глаза. Да, неповиновение родителям великий грех... -- А твой-то муженек хочет быть всех умнее,-- язвила Мак-Магон угнетенную дочь.-- Даже и глаз в театр не кажет... хорош!.. А Щучка говорит прямо: "если я буду, говорить, сидеть во втором ряду кресел, то половину пациентов растеряю". А у нас нет даже абонированной ложи... Это просто какое-то идиотство!.. С Хомутовом Варенька виделась всего один раз, в салоне m-me Курчеевой. Он с участием и сожалениемкрепко пожал ей руку и проговорил вполголоса: -- Мой любимый цвет -- синий, а синий цвет означает постоянство. -- Вы почему не хотите бывать у нас?-- спросила застенчиво Варенька. -- А ваш супруг?.. Я ведь похоронил все драматическое... -- Я буду рада вас видеть у себя... В другой раз Хомутова просить не пришлось: он через два же дня явился с визитом и даже расцеловал руки у Мак-Магона, тронутой этой любезностью до слез. Варенька была одета в синем шелковом платье, и Хомутов задумчиво улыбнулся, опытным глазом меряя намеченную жертву с ног до головы. Впрочем, он посидел недолго и, ссылаясь на кучу дел, уехал. -- Да, у вас теперь, Платон Ильич, министерския заботы...-- льстиво повторяла Мак-Магон.-- Все ходят за вами, как за кладом. -- Совершенно верно, но все-таки мое положение хуже губернаторскаго, хотя и лучше министерскаго. Занимаю ответственный пост... Мак-Магон завоевала себе и Вареньке местечко в ложе Курчеевых, где могла бывать, только чередуясь с дочерью. И это уже было такое счастье, котораго были лишены многие. M-me Курчеева была всегда так любезна, и Хомутов являлся в ея ложу в каждый антракт, чтобы поболтать с дамами и сказать два-три слова Вареньке. Щучка чуть-чуть не вывернул шеи, заглядывая в эту ложу,-- Хомутов запретил ему преследовать себя по пятам. В общем движении не принимал участия один Куваев, который продолжал упорно отсиживаться у себя дома и занимался попрежнему с Маляйкой. Он видел и знал, как его обманывает жена, но теперь в нем самом нарастало и кипело другое настроение. Ему было и жаль жены и совестно за нее. Несколько раз он думал откровенно выложить пред ней свою душу, но откладывал, придавленный совестливым чувством. Раньше он боялся этих обяснений отчасти из малодушества, отчасти из нежелания показаться смешным и унижающимся. Но теперь в нем проснулось другое всеобемлющее и необятное чувство, и только один Маляйка, пытливо всматривавшийся в него своими чистыми детскими глазами, инстинктивно понимал, как ему тяжело. Между ними установилась та глубокая нравственная связь, которая не нуждается в словах. Куваев сознавал, что он только сквозь эту чистую душу увидел самого себя в настоящем свете со всей мелочностью и пустотой, буржуазными привычками и подавлявшей посредственностью. Он мучился теперь не за себя, а за жену, которая несла в себе проклятую заразу, -- Папа, ты нынче стал совсем другой,-- говорил иногда Маляйка. -- Это оттого, что я уж старик. Действительно, вся голова Куваева была точно перевита серебряными нитями, и эта преждевременная седина придавала его лицу серьезный отпечаток. Куваев знал о тех свиданиях его жены с Хомутовым, какия так любезно устраивает m-me Курчеева, видел, как Варенька изнывает в своей настоящей обстановке, как ее точит Мак-Магон, и в его голове проносились тяжелыя картины одинокой старости и безцельнаго существования, как коротают свой век старые холостяки и вдовцы. Вот Маляйка останется, и в нем, как в фокусе, сосредоточивались теперь все помыслы Куваева. Он чувствовал, что сам делается лучше и чище, когда думает о ребенке. Но вечерам, чтобы разогнать тоску, Куваев раз в неделю уходил в клуб и там просматривал газеты и журналы, чтобы хоть приблизительно знать, что делается на белом свете. Раз, когда он сидел там, закрывшись газетой, в "журнальную" комнату вошел пьяный Хомутов. Он узнал Куваева издали, но не подал вида и очень развязно занял место напротив. Получилось крайне неловкое положение, и Куваев почувствовал, как в нем закипает бешенство к этому прощалыге. -- Николай Григорьевич, здравствуйте...-- заговорил первым Хомутов, наскучив играть роль осторожнаго человека с достоинством. -- А... это вы?-- искусственно удивился Куваев и не протянул руки. -- Да, как видите, я... Хомутов откинулся всем корпусом на спинку стула, широко вздохнул и неловко замолчал. В журнальной горела одна висячая лампа, плохо освещавшая захватанную клубную обстановку; в отворентую дверь доносились возгласы завинтившихся игроков и крики: "Чеаэк, ррюмку водки!.. Чеаэк, два брудеррбррода!.." Из далекаго коридора отдельными руладами всплывали звуки штраусовскаго вальса. Было уже часов двенадцать, и Хомутов явился в клуб после спектакля -- он сильно кутил в последнее время. -- Николай Григорьевич, вы, кажется, что-то имеете против меня, да,-- заговорил Хомутов, раскачиваясь на стуле.-- Вот и руки не протянули... -- Я думаю, что нам самое лучшее не входить в подобныя обяснения, Платон Ильич... -- Вы думаете, что я пьян?-- обиделся Хомутов с логикой пьянаго человека.-- Я замечаю это по выражению вашего лица... -- Послушайте, оставьте меня в покое!..-- заявил Куваев дрогнувшим голосом и бросил газету. Но Хомутов совсем не заметил этого движения и опять погрузился в пьяную дремоту. У Куваева тряслись губы от душившей его злобы, но эта пьяная скотина обезоруживала его своим состоянием полной невменяемости. -- Да, успех...-- бормотал Хомутов, упираясь локтями на стол с газетами.-- Все довольны... ха-ха!.. а Хомутов все-таки чувствует себя величайшим мошенником... да... Когда он крал чужия деньги и скрывался, тогда Хомутов был честным человеком... Конечно, я говорю относительно, как все на белом свете делается... И почему мошенник, как вы думаете? -- Мне это решительно все равно... -- А я скажу!.. Помните, как я тогда бился с драматической трупной?.. И, знаете, все-таки чувствовал себя хорошо, потому что действительно служил искусству... поощрял, некоторым образом... Име