а, но Хомутов упорно воевал с этим равнодушием, подкупая газетных рецензентов, устраивая дебюты Мясоедовой в столице, загораживая дорогу начинающим талантам. В страшной суматохе, поднятой в "Калифорнии", Хомутов успевал видеть всех и все. По пути он ласково потрепал опять плакавшаго Зайца по розовой щеке и проговорил: "бедный Зайчик!", поцеловал руку у Орловой, освежил о. протодьякона коньяком, больно ущипнул подвернувшуюся Пашу и, отведя в сторону Щучку, приказал: -- У Булатова нет шубы... Поезжайте ко мне и привезите, у меня там есть старая енотка. -- Послушайте, вы за кого меня принимаете? -- Что же, по-вашему, родной отец должен итти за гробом своей дочери в одном сюртуке?.. Вы привезите шубу, а потом я к вашим услугам. Куваев нарочно приехал к самому выносу тела, чтобы не служить мишенью городских разговоров, участливых взглядов и сдержанных улыбок. В толпе актеров были и частныя лица: товарищ прокурора, два адвоката, несколько купцов и чиновников. Одни пришли из любопытства, другие, чтобы потолкаться в пестрой актерской толпе. Этот сбродный мирок остался верен самому себе и в наглядном присутствии смерти: та же фальшь, та же безустанная интрига и неунимавшаяся сплетня. -- Мы только вас и ждали, чтобы начать вынос...-- шепнул Хомутов Куваеву, устраивая певчих в две шеренги -- регент напился в буфете прежде времени, и Хомутову пришлось занять его место. Похоронная процессия растянулась на всю улицу. Впереди шли певчие с регентовавшим Хомутовым, за ними седой старичок-священник в свесившейся на бок ризе, его поддерживал о. протодьякон; дальше следовал пустой катафалк -- гроб несли артисты-мужчины на руках, а женщины несли венки. Кучка театральных любителей замыкала шествие. Погребальный звон, шлепанье просачивавшейся под ногами воды, смутный говор напиравшей со всех сторон толпы -- все это перемешалось в голове Куваева в невообразимо пеструю и тяжелую картину. Но странной случайности он все время смотрел на широкую спину Булатова, который с важностью, приличной случаю, шагал сейчас за гробом, облеченный в Хомутовскую енотку. Это была последняя ложь, но старик был доволен, и мы боимся сказать больше -- счастлив. Он на несколько часов являлся героем дня, и все взоры были устремлены на него: "бедный отец великой артистки!" Театральныя дамы шли с бледными лицами, некоторыя плакали, и только одна "бедная Лили" цвела, как свекла. Доктор Щучка шел рядом с ней и трогательно напоминал, где нужно было обходить мокрыя места и лужи. Торжественное отпевание в церкви ничем особенно не выделилось, кроме того, что Зайцу сделалось дурно, и с ней пришлось отваживаться. Пьяный комик Недорезов тоже плакал. Путь на кладбище шел тем же порядком, с тою разницей, что гроб везли на катафалке, а театральныя дамы ехали на извозчиках. Доктор Куваев ехал вместе с другими и, угнетенный всей этой мишурой, обдумывал свое собственное глупое положение. -- Необходимо этого Маляйку сбыть с рук,-- разсуждал он, перебирая в уме своих знакомых.-- А то в самом деле... Чем дальше он думал на эту тему, тем несомненнее казалось ему решение: всякия глупости нужно обрывать разом. Такой ход мыслей нарушался только воспоминанием о Паше, которая встречала его каждый раз таким благодарным и беззащитным взглядом. Странно, что о самой Елене Михайловне он почти не думал и как-то не мог проникнуться настоящей жалостью ко всему случившемуся, как и все другие участники похорон. В самом деле, выходило как-то так, что покойница оставалась в стороне, а всякий думал о своих делах. Да и что она такое была для них всех?-- случайный человек, заброшенный в хомутовскую труппу, Бог знает, каким ветром. Когда процессия наконец прибыла на кладбище, все почувствовали себя очень утомленными, особенно дамы. Явилась общая мысль поскорее оставить покойницу на кладбище и вернуться к своим текущим делам. Первый ком земли бросил Булатов, за ним Хомутов. Дамы с бледными лицами заглядывали в отверстие могилы и старались бросить горсти песку, чтобы мерзлая земля не стучала о гробовую доску. Когда проворные могильщики торопливо начали работать лопатами, Булатов как-то глухо вскрикнул и схватился за грудь, но публика уже спешила расходиться и на него не обратили внимания. -- Я подарил ему эту шубу...-- заметил Хомутов, усаживаясь в сани Куваева.-- Что же, в самом деле, и на нас есть крест: не околевать же старику на морозе. -- Куваев, Куваев, посадите меня!..-- кричал Щучка, протискиваясь к саням.-- Моей лошади где-то нет... -- К сожалению, вы опоздали, милый доктор,-- отвечал Хомутов, закуривая сигару.-- Вы поедете с Лили... Бедняжка устала и требует серьезнаго участия... В "Калифорнии" был устроен довольно порядочный обед, и все благодарили Хомутова за его хлопоты. Он был немножко навеселе и только раскланивался; у него не было голоса для спичей. Говорил за него Астраханцев, потом какой-то адвокат. Куваев едва дождался конца, чтобы убраться поскорее домой. На подезде его догнал Щучка, имевший такой возмущенный и несчастный вид. -- Куваев... Куваев... вот еще история-то!..-- бормотал он, теряя калошу по дороге.-- Представьте себе, все подписныя деньги я передал Хомутову, а он никому и ничего не заплатил и сам куда-то сквозь землю провалился. Нужно платить певчим, прислуге, за обед... Чорт знает что такое!.. Это какой-то разбойник... Вы не видали его?.. Куваев мог только пожать плечами: случай, действительно, вышел не совсем обыкновенный. Получить деньги с Хомутова назад нечего было и думать. -- Зачем же вы отдавали ему деньги?..-- накинулся Куваев на несчастнаго Щучку. -- И сам не знаю, как это вышло: просто стих такой дурацкий нашел... Ах, разбойник, разбойник!..