Связь сегодня была не очень удачной. Марвин пытался что-то сообщить нам, перекрикивая помехи, мы отзывались. Кое-что удалось передать, но не очень много, потому что голод брал свое, и мы хотели быстренько развязаться с этой связью, как всегда.
18 апреля
Вечер. Еще светло. Вот что значит настоящий спальный мешок (в Арвиате я заменил свой мешок, в котором здорово мерз, пока мы шли по берегу Гудзонова залива): спал как у царя за пазухой: спокойно, в одной смене белья. Когда я бился о стенки мешка, то ощущал, какие они теплые, а вот предыдущий мешок промерзал насквозь.
Вчера был туман, плохая видимость, но относительно тепло – минус 22 градуса и слабый ветерок, а сегодня все разъяснилось. Ночью ветер усилился и изрядно потрепал нашу палатку.
Выспался прекрасно, даже встал раньше, подняв ложную тревогу – вытащил Джона из мешка, заявив, что сейчас уже четверть седьмого. На самом деле было без четверти шесть. Тем не менее мы выползли.
Утро встретило нас ясной погодой с поземком и температурой минус 30 градусов. Ветер был все тот же – от севера, северо-востока – и при нашем шествии на запад он будет дуть как раз в правую щеку, что очень неприятно, можно даже сказать, противно. Вообще, боковой ветер более опасен в смысле обморожения, чем даже лобовой. При встречном ветре и правильном капюшоне выдыхаемый теплый воздух отбрасывается к лицу и создает определенный микроклимат, препятствуя обморожению. При боковом ветре этот воздух нещадно сдувается и уносится вместе со своим теплом в бескрайние просторы Арктики, оставляя кожу лица и его выдающиеся части, как то нос и щеки, совершенно беззащитными со всеми «вымерзающими» отсюда последствиями.
Утро разворачивалось хорошо: после хорошего сна хороший снежный душ. Джон выполз из мешка на полчаса позже и от душа отказался – все нежился.
Я решил после долгого перерыва снова сварить эту несчастную овсянку, от которой, признаться, уже давно отвык. Тем не менее время было, и я поставил ее вариться. Однако, опять не рассчитав количество, я сварил столько, что, съев по миске, мы оставили еще полкастрюли.
Чтобы добру не пропадать, точнее, чтобы от него избавиться, я решил отнести кашу Рексу, который все никак не мог придти в себя и не ел предлагаемый ему обычный корм. Я надеялся, что от овсянки, которую он обожал, он не сможет отказаться, и это пойдет ему на пользу. Я оттащил кашу к палатке Уилла, где, свернувшись клубочком, лежал Рекс, и поставил перед его заснеженной мордой миску с дымящейся овсянкой. Он к моей радости живо на это среагировал и начал ее есть довольно энергично. Я порадовался и сообщил об этом Уиллу. Реакция Уилла делала ему честь – он моментально просунул остатки своей недоеденной овсянки мне в окно, сказав, чтобы я все отдал Рексу, что я и сделал. Ждать, пока Рекс разберется со всем этим количеством овсянки, мне не хотелось – я изрядно подмерз и поспешил ретироваться в палатку.
Выйдя, мы пошли по следу. Ветер тревожил правую щеку. Я не надел парку, потому что рассчитывал идти на лыжах, и шел в одной легкой куртке. Вообще, все было теплым за исключением лица и вечно обледеневающих бороды и усов – они практически закрыли всю нижнюю половину лица. Я понял, почему у эскимосов генетически выродилась вся эта растительность на лице – она никак им не помогает, только доставляет хлопоты.
Примерно часов до десяти я шел впереди, потом Джон меня догнал, и пришлось идти вместе, что мне не очень нравилось, потому что страдала моя левая рука, которой я держался за стойку нарт. Местность была пересеченная, с большими надувами рыхлого снега высотой до 70 сантиметров. Лыжи в этом рыхлом снегу, понятно, тормозили, а собаки шли ходко, и нарты тем временем увлекали меня вперед. От этого моя левая рука вытягивалась по направлению движения, то есть на запад, буквально на глазах и в считанное время стала превосходить по длине правую руку в два с половиной раза.
Я все время пытался оторваться от нарт и выскочить вперед, на свою привычную позицию. Наконец мне это удалось, правда, ненадолго, и я вновь постепенно скатился назад, на этот раз к нартам Уилла.
Обед протекал по антарктическому сценарию, в котором роль рук не была прописана четко – иными словами, совершенно не хотелось вытаскивать руки из рукавиц – так было холодно.