Меня резко хватают за шкирку и тащат. Я даже взвизгнуть не успеваю, как оказываюсь за углом одной из пятиэтажек – та, третья, тащит меня своей ручищей куда-то внутрь двора. Мы огибаем торец, и я начинаю визжать:
– Отпусти…
– Рот закрой! – басит она, словно мужик.
Её руки такие сильные, её тело такое высокое, что я даже сопротивляться не могу – меня как будто поездом сбило и теперь несет к обрыву. Мы огибаем еще один угол, и тут я вижу их – блондинка и рыжая. На лице последней не осталось и следа былой любви – она скалится, словно дикий зверь. Блондинка, напротив, серьезна и сосредоточена. Она смотрит, как третья тащит меня к ним и лишь краем уха улавливает щебетание подружки слева от себя. Здесь дома так жмутся друг к другу, что дворы совсем узкие. Тут много деревьев и детская площадка со спичечный коробок, хоккейная коробка еле умещается между двух пятиэтажек, и за этой хоккейной коробкой тополя такие высокие и густые, что закрывают собой обзор, и единственная причина, почему я вижу этих двоих – правильный угол. Но чем дальше, тем гуще листва и ниже ветки, там кустарник – выше человеческого роста, и места хватает исключительно для важных персон – охотников и жертвы.
Я начинаю скулить, но третья сильнее стискивает кулак на моей шкирке и рычит:
– Заткнись.
Она буквально швыряет меня, и мы оказываемся под сводом тополей, скрытые от всего мира кустарником с одной стороны, хоккейной коробкой – с другой и стеной дома – с третьей. То немногое пространство, что открыто посторонним, становится таковым лишь под определенным углом. Здесь сумрачно и тихо. Я понимаю, что теперь мне остается надеяться лишь на чудо.
– Ну, всё, шалава… – говорит третья.
Я оборачиваюсь и молюсь, что хоть кто-нибудь из случайных прохожих не останется равнодушным. Но никаких случайных прохожих в половину третьего дня нет и быть не может. Я пячусь назад. Сердце колотит грудную клетку изнутри и оглушает меня, сбивает ориентиры и заставляет захлебываться воздухом. Я судорожно бегаю взглядом от лица к лицу, и паника накрывает меня с головой. Ох, как сейчас будет больно.
Похоже, я просчиталась.
Слышу всхлипывания – это я сама. Они звучат, как не мои. Пульс – двести, руки ходят ходуном, по спине пот течет.
– Оставьте меня… – блею я.
– Тебе сказали оставить Тимура в покое? – визжит рыжая из-за спины блондинки, которая еле заметно морщится от визгливого голоса подружки. Блондинка идет на меня, как бык – у неё не столько желание поквитаться за обиды своей соплеменницы, сколько личная вендетта, поскольку Тимуру хватило ума наподдавать её братьям. Я почти задыхаюсь – перед глазами плывут черные круги. Я слышу стук своих зубов. Не хочу, чтобы меня били. Я безумно боюсь боли. Блондинка открывает рот, изрыгая мерзости и угрозы, но я не слышу её слов – они и звуки всего окружающего мира тонут в невидимой вате, потому как вижу…
…она стоит у борта хоккейной коробки и смотрит прямо на меня. Своим единственным глазом она внимательно всматривается в мое лицо, и её тело вздрагивает, выбрасывая кадры один за другим – вот она поворачивает голову, вот её рука выворачивается, словно в судороге, она запрокидывает голову назад и хрустит позвонками, а в следующее мгновение жуткое лицо, возвращаясь в исходную позицию, разрывается маской беззвучного крика, а черная дыра ее рта становится бездной.
Дальше все происходит так быстро, что умещается в короткий миг жизни, который я уже не забуду никогда – тварь делает шаг, выгибая колено назад, а не вперед, с мерзким хрустом выворачиваемого сустава, а в следующее мгновение она оказывается прямо перед лицом блондинки, выбрасывая кадры. Рука твари поднимается на уровень лица, выворачивается ладонью вверх – чудовище делает резкий выпад. Черная рука, с тонкими обугленными пальцами, сгоревшей плотью и кожей, обожженной так, что местами сверкают кости, одним рывком вперед – три пальца из пяти оказывается у неё во рту. Я давлюсь воздухом, рыжая и третья непонимающе открывают рты и округляют глаза, пока блондинка, неестественно широко раскрыв рот, захлебывается, даваясь пустотой. Воздух в моих легких становится камнем, когда я вижу прозрачную слизь, стекающую по уголкам рта блондинки. Блондинка хрипит и булькает, даваясь фалангами обугленной плоти, захлебываясь густой слизью. Черные пальцы – все глубже в горло, глаза девушки становятся огромными – она чувствует смерть, но не видит её. Тварь смотрит в обезумевшее лицо, и рваная кожа на её голове оживает – она ощетинивается иглами на концах, и десятки щупалец устремляются к голове, нацеливаясь на правый глаз…