– Нет… – тихо шепчу я.
Тварь резко оборачивается, смотрит на меня, и под взглядом её глаза – мутного, с расплывчатым краем сгнившей радужки – я чувствую свой желудок у меня в горле. Я сдавленно скулю, закрывая рот рукой. Тварь резко поворачивает лицо к блондинке, у которой синеют губы, и выворачивает голову набок, как внимательная псина. Я чувствую вибрацию, исходящую от неё, чувствую, как от неё несет могильным холодом и сладковатым смрадом смерти. Тварь напрягает руку, впивается большим пальцем в щеку блондинки, и та сдавленно хрипит.
А потом отрывает её от земли.
Блондинка повисает на собственной челюсти и обретает голос – она начинает сдавленно хрипеть и булькать. Рыжая и третья видят, как тело подруги поднимается в воздух, отрывая ноги от земли, а рот раскрыт и его раздирает изнутри пустотой. Они пятятся назад и думают, что изо рта блондинки капает слюна. А я скулю в свой кулак, видя, как слизь скатывается тягучими прозрачно-розовыми комками по её шее. Рыжая не выдерживает и с визгом дает деру. Третья смотрит, как подруга начинает синеть, зависнув в полуметре от земли, дергаясь всем телом, булькая и сипя. Третья видит, как по ногам блондинки струится моча. Третья в панике бросается бежать. Мы остаемся втроем. Голос блондинки затихает. Я скулю:
– Не убивай…
Тварь снова поворачивается ко мне – её белесый глаз и пустая глазница внимательно вглядываются в меня, а затем она медленно возвращается к блондинке – вторая рука лезет к ней в рот, тонким пальцем цепляясь за край нижних зубов, и…
… один точным, резким движением дергает нижнюю челюсть вниз.
Мерзкий хрустящий звук – я кричу, блондинка безвольно повисает на руке твари. Тварь бросает девушку на землю, словно кусок чего-то безжизненного – чего-то, что никогда и не было живым, и резко поворачивается ко мне – падает на землю, как марионетка, которой рубанули нитки, переворачивается на живот, хрустя костями, выгибая суставы под неестественными углами. Я кричу, что есть сил. Тварь словно паук льнет к земле торсом, ноги обгоняют руки, руки меняются местами с ногами, голова содрогается, глаз и глазница неотрывно смотрят на меня. Я кричу, чувствуя, как становятся мокрыми штаны, в тот момент, когда тварь нависает надо мной. Её лицо почти касается моего носа:
– Где мы двое? – хрипит она мне в лицо.
Я отключаюсь.
Глава 6. Те, кто ничего не хотят от нас
Она смотрит на меня голубыми глазами, и по её взгляду я вижу – плевать ей, о чем я думаю и чем мне обернулась наша выходка. Она злится:
– То есть как – не хочет?
Я обреченно пожимаю плечами:
– Вот так, – и изображаю оплеуху невидимому затылку.
Анька смотрит на мой незамысловатый жест – она не смеется, как сделала бы раньше. Она переводит взгляд серьезных голубых глаз с моей руки на мои глаза, и мне становится неуютно под её взглядом. Под её взглядом мне частенько становится неуютно даже тогда, когда она улыбается. Её волосы распущены и ложатся на плечи крупными волнами сверкающего на солнце золота. Они искрятся переливами, а отдельные локоны настолько воздушные и мягкие, что напоминают мне сахарную вату.
– И ты перестанешь гулять со мной?
А что мне делать? Какие у меня варианты?
Я пожимаю плечами. Анька смотрит на меня и её пухлые губы превращаются в тонкие полосы.
***
Мама ходит из угла в угол. Меня перевели в одноместную палату, и моя мама круглосуточно сидит со мной – бледная, всклокоченная, злая. Она не говорит по телефону – она шипит в различных тональностях. На том конце провода её секретарь, который принял на себя большую часть обязанностей на время маминого отсутствия в офисе и присутствия её здесь, со мной. Её пребывание здесь стоит немало, и я не столько о моральных затратах, что понадобились, дабы поднять на уши всех знакомых врачей и обеспечить мне полноценный уход «все включено», сколько о финансовых, если принимать во внимание убытки от упущенных возможностей. Сейчас мама не работает, сейчас мама никого не принимает, сейчас мама – не адвокат – она – мать и сторона защиты своей дочери. Не поймите меня неправильно – я совсем не хочу сказать, что мама бросает все и мчится ко мне, чтобы потом в припадке ярости кидаться в меня своей добродетелью, словно камнями: «я недосыпала ночей ради тебя; я работала до седьмого пота, чтобы у тебя было все, чего ты пожелаешь; я бросила все ради тебя». Нет. Я почти уверена… нет! я твердо знаю, что она никогда не «припомнит» мне своей самоотдачи, потому что мама очень быстро забывает геройские подвиги – как чужие, так и свои собственные. Она очень быстро проживает эту жизнь, и ей некогда оглядываться назад и разглядывать под микроскопом последствия своего самопожертвования. Она очень быстрая, и, наверное, именно это делает жизнь с ней такой нелегкой – она ждет от остальных той же прыти. К сожалению, далеко не все на неё способны. Например, я.