Нянька кричит, Нянька плачет.
А за кладбищем лесок,
А в лесу глубокий лог
И колодец там без дна…
Я снова предаю тебя.
И в тот момент, когда бесчувственное тело рыжей переваливается за деревянную балку, Нянька отпускает девушку. Мама подхватывает её, изо всех сил тянет и прижимает к себе, а потом падает вместе с ней на колени – она укладывает её на старые доски, щупает пульс, наспех осматривает. Я не помогаю, я молча смотрю, как за спиной моей самой любимой женщины на планете расцветает смерть – огромный комок ненависти и страха, черная тварь, сумевшая обрести собственное тело, бездна боли и ужаса распускает свои щупальца, раздувается, накрывая мою маму черным коконом из ненависти – жуткая, черная мерзость зависла над маминой спиной, навострив свои иглы на её голову, открыв рот в беззвучном крике, протягивая к ней черные, дергающиеся руки.
– Мама… – шепчу я.
Где мы двое?
Мама поднимает на меня глаза – клянусь, она чувствует её, потому что её глаза наполняются ужасом. Она чувствует смерть за своей спиной…
Где мы двое?
Это не вопрос.
Я бросаюсь к матери, обнимаю её и плачу во весь голос. Мама обвивает меня теплыми руками. Мама – сильная, мама – смелая, и она не даст нас в обиду. Мама кричит мне, пытаясь переорать мою истерику:
– Таня, вспоминай! Таня, не кричи – вспоминай, родная вспоминай! Ну же! Вместе со мной – давай, моя девочка, давай! Помнишь?
Холодные щупальца Няньки в моих волосах, мерзкие куски рваной плоти вплетаются в мамины локоны.
Где мы двое? – это не вопрос!
Я кричу, я плачу, но пытаюсь вспомнить. Я всем сердцем старюсь спасти нас.
– Вспоминай, кто она такая! Вспоминай! – кричит мне мама, ощущая на шее липкие, холодные пальцы Няньки.
И я вспоминаю.
Это не вопрос – это конец считалочки, что мы с Анькой придумали, когда были маленькими:
А за кладбищем лесок,
А в лесу глубокий лог
И колодец там без дна
Где мы двое – я одна.
Я ОДНА!
Я рыдаю, у меня истерика, но мама гладит меня по голове, мама прижимает меня к себе и шепчет мне на ухо:
– Никакой Ани не было, девочка моя. Никакой Ани никогда не существовало. Ну, вспоминай же, Танюша, вспоминай…
***
Половина двенадцатого ночи.
Я слышу медленные, тяжелые шаги по лестнице. Они поднимаются на второй этаж, идут по коридору и останавливаются возле моей двери. Я замираю, зажмуриваюсь и накрываюсь одеялом с головой, словно надеюсь спрятаться. Мое сердце оглушительно колотится внутри меня, мои руки и ноги стали холодными, мои внутренности сковывает льдом, и мне становится тяжело дышать.
Он открывает дверь моей комнаты и медленно идет к моей кровати. Его тяжелое тело грузно садится на край, и кровать прогибается, скрепя пружинами. Он кладет руку на мою спину:
– Мама позвонила. Сказала, что задерживается.
Меня начинает колотить мелкая дрожь. Он чувствует её.
– Сказала уложить тебя…
Он стягивает с меня одело. Я чувствую запах спиртного. Дрожь становится крупной.
– Ну, чего ты испугалась? – говорит мой отец очень тихо. – Я же не обижаю тебя…
Он кладет руку на мою спину, и спускает её вниз…
Я знаю, что сейчас будет, я знаю, зачем он пришел.
И вот тогда-то это и происходит – если ваша боль достаточно сильна…
У нас есть секрет. У нас есть тайна. Об этом никому нельзя говорить.
И с этим ничего нельзя сделать.
Но, если ваша боль достаточно сильна, если её слишком много, если она так велика, что выходит за рамки вашего крохотного тела…
Тогда-то она и родилась – в боли, в муках, в страхе.
Я раздваиваюсь, я разделяюсь, и нас становится двое. Я отбрасываю первую букву и создаю Аню – существо, которое будет терпеть мою боль, терпеть мой страх, терпеть мое унижение. Я поднимаюсь с кровати и медленно шагаю по ковру, ощущая каждую ворсинку под своими ногами, слыша за своей спиной всхлипы. Не мои – другой девочки. Той, что я оставила вместо себя. Я слышу, как мой отец говорит ей что-то, а она плачет и просит не трогать её. Как просила раньше и я. Я подхожу к двери и оглядываюсь – я смотрю на то, как мой отец тянет свои огромные руки к моему телу, как он лапает его, как беззастенчиво забирается в самое интимное.
Мне больше не страшно – теперь это всё не мое.