Все остановилось. Движение испарилось, мир застыл, словно все живое вокруг получает наслаждение вместе с людьми внутри крохотной легковушки. Сладкое удовольствие невидимыми волнами заливает весь задний двор. Я разжимаю кулаки – на внутренней стороне остаются отметины мои ногтей – и выдыхаю. Почти уверена, что там, внутри, происходит примерно то же самое.
Удар сердца, взмах ресниц, быстрое движение языка по пересохшим губам – и жизнь снова возвращается к прежнему ритму, обретая звуки, запахи, краски, эмоции.
Внизу слышен смех. Я даже не уверена, что это они, но отворачиваюсь, поднимаюсь на ноги и отхожу от окна, потому что не хочу этого видеть. Я и так знаю, что произойдет дальше. Пару минут спустя откроется задняя дверь, и она вылезет оттуда, поправляя одежду (скорее всего юбку, так ведь гораздо удобнее), потом она повернется и низко наклонится, выпячивая зад. Она заглянет на заднее сиденье, обменяется с ним парой ничего не значащих фраз, затем рассмеется и попрощается. Пройдет по двору, откроет калитку и выйдет на улицу, закрыв за собой дверцу. Не исключено, что они больше никогда не пересекутся. Все – как всегда. Он не пойдет её провожать, не скажет пару-тройку ласковых слов на прощание и не поцелует – он останется в машине, растянется на заднем сиденье так, что ноги буду торчать из открытой двери. Как всегда. Он закурит и включит музыку. Как обычно.
Внизу слышится женский голос, который смеется. Чтобы не слушать её, я неспешно складываю тетради и учебники в стопку, собираю по полу разбросанные ручку, карандаш, резинку и нарочито громко читаю вслух старую считалку, которую раньше мы пели на два голоса:
Воют волки за углом,
Мы с тобой гулять идем.
Мимо старого крыльца,
Где видали мертвеца.
Голос девушки за окном смеется звонко, высоко и, словно дрель, впивается в мою голову.
Речку бродом перейдем,
Где сомы размером с дом
Мимо с кладбища, где нас
Зомби чмокнет в правый глаз.
Его голос отдается тихим эхом и бальзамом ложится на раны от её визжащих, попискивающих на высоких нотах, интонаций, которые оставляют кровавые порезы в моей воспаленной фантазии. Интересно, несколько минут назад она так же противно визжала?
А за кладбищем лесок,
А в лесу глубокий лог,
И колодец там без дна…
Скрипнула калитка.
Ну, наконец-то…
Я подошла к окну, выглянула и улыбнулась. Я знаю его лучше, чем кто-либо из его «подружек» – задняя деверь открыта и из нее торчат голые ступни, сложенные одна на другую, еле слышно играет музыка. На нем легкие тренировочные трико и, скорее всего, больше ничего. Я смотрю на него и думаю, что, наверное, все дело в частных домах. Мы живем на окраине города, где все еще сохраняется частный сектор, и не просто сохраняется, а растет, видоизменяется и идет в ногу со временем, не желая уступать место многоэтажкам. Дома обновляются – сносится дерево, и на его место приходят кирпич и шлакоблок, современная отделка фасадов и аккуратные дворики, гаражи на две машины и тарелки спутникового ТВ. Думаю, если бы мы были соседями по квартире, я бы знать не знала о том, что он делает и чем занимается в свободное от работы время. Квартиры не дают такого обзора личной жизни, как частные дома. Частные дома слишком простодушны, не умеют хранить секреты и порой выставляют напоказ слишком многое. Будь мы соседями по лестничной площадке, я бы изредка встречалась с ним на выходе из лифта и здоровалась бы раз в полгода. Но здесь я каждый день вижу, как он (в зависимости от времени года) то валяется на надувном матрасе, голый по пояс, грея высокое, стройное тело на солнышке, доводя загар до молочно-кофейного оттенка, то чинит машину по колено в мазуте и масле, то чистит лопатой снег. Линии его тела… я могла бы сдать на «отлично» знание топографических атласов его груди, плеч и пресса, если бы такой экзамен существовал. Каждый день слышу его голос, летящий через забор – он – ленивый, мягкий и надменный. Надменный он, потому что Кирилл, пожалуй, слишком хорошо осведомлен о своей привлекательности, а ленивый и мягкий – за счет травы, которую он периодически курит. Знаю всех его друзей и то, сколько раз в неделю, а то и в день, он занимается сексом. Благодаря этому же мне очень хорошо известен список всех легкодоступных девушек нашего района. Я знаю, что Кириллом его не зовет никто, кроме родителей – все остальные зовут его Бредовый. Не потому что он несет бред, хотя и такое тоже нередко случается, особенно если он и его друзья перегибают палку с травой или алкоголем. Изначально его прозвали Брэд, в честь того самого Брэда Питта, за его любовь к девушкам и их неумение, да и нежелание противостоять его чарам. Но для русского слуха это имя очень уж неудобно звучит, а потому оно стало произноситься чуть звонче, а потом и вовсе отрастило себе хвост и превратилось в Бредового.