Что бы ни пережили Геральт и Эскель в прошлом, общались они на удивление мало и все так же сухо.
– Он чист? – спросил Эскель.
– Абсолютно. Его, а заодно его мамашу, шестерых братьев и сестер да еще мерзкую псину в придачу я вынул из камеры сто второго пресса. Работающего на сжатие. Тут, неподалеку.
– Как они туда угодили?
– А бес их знает! Сдуру, видимо. Папаша ихний в это время сидел в пультовой и голосил в видеофон. Я услышал. Денег у папаши оказалось всего две тысячи. Короче, я сторговался на мальчонку.
– И папаша его отдал?
– Нет. Пришлось отбирать.
– Хоть без трупов?
– Без. Даже псина уцелела. А пацан вроде здоровый и не отощавший, я глянул. Рефлексы нормальные.
– Понятно. Где он?
– Спит в доме.
– Неси.
Геральт обернулся к Синтии:
– Слыхала? Марш!
Синтия заставила себя остаться холодной – хотя бы с виду. Но когда она несла из комнаты к внедорожнику сладко посапывающего и ничего не подозревающего малыша, сердце ее все-таки предательски сжалось.
Ведь она еще не ведьмачка.
Донесла. Передала старому Владзежу. По тому, как ловко и умело старик взял спящего ребенка, Синтия поняла, что Вдадзеж часто имеет дело с маленькими детьми. Поняла чутьем самки, глубинным и почти мистическим. И – о чудо! – ей стало чуточку легче.
– Ладно. – Эксель скупо хлопнул Герадьта по плечу. – Бывай.
– Бывай, Эскель. До свидания, Владзеж.
– Будь здрав, Геральт.
Хлопнули дверцы. Затарахтел двигатель. Звук его быстро растворился в утренней дали. Почему-то Геральт долго стоял и глядел вслед давно уехавшему внедорожнику. И молчал. И Синтия стояла и глядела, тоже молча. А когда молчать стало невмоготу, спросила:
– Геральт! А позволено ли интересоваться дальнейшей судьбой ваших… найденышей? Судьбой этого, к примеру, малыша?
– Нет, – ответил Геральт – уже совершенно безразличным тоном.
– Значит, я не узнаю – пережил он испытание или нет? Даже имени его не узнаю?
Геральт скупо пожал плечами:
– Ты – скорее всего не узнаешь. А я, может, и встречу его когда-нибудь в какой-нибудь жуткой дыре. Иногда ведьмаки работают парами. А что до имени… нет у него больше имени. Завтра появится номер. А об имени ему пока думать пока рано. Но номера его ты тоже не узнаешь.
– Ты не веришь, что я стану ведьмачкой? – вспыхнула Синтия, но тотчас же вспомнила о холоде и спокойствии, которое надлежит хранить.
– Нет, – сказал Геральт без намека на жалость или сочувствие. – Не верю.
– Зачем же ты меня учишь?
– Затем, – был ей ответ, – что ведьмаки почти никогда не поступают так, как им хочется. Они всегда поступают как надо.
– Кому надо?
– Городу. Хватит болтать, воспитуемая. Занятия ждут. Пять минут тебе на умывание… Зарядку сегодня отменим.
Довольно быстро Синтия поняла: жизнь ведьмака не только мало походит на ее прежние романтические представления, что называть их иначе чем бреднями как-то совестно. Рутина, каждодневная рутина, состоящая из долгого висения в Сети, впитывания пропасти информации, далеко не всегда интересной, да тренировки до тьмы в глазах. Тренировки не были напрасными (Синтия чувствовала, как крепнет тело, особенно руки), они просто были неотличимы друг от друга, и потому сначала полуорка думала о приближающемся утре со щемящей тоской и неприязнью, а потом вовсе перестала думать. Научилась выключать голову, повелев работать мышцам. Вернее, даже не так; она научилась отрешаться. Тело привычно проделывало упражнения, а голова словно бы улетала далеко-далеко, тянулась за мыслью и растворялась в заоблачных далях.
Думала Синтия о многом: о том, как изменилась она сама и ее отношение к миру. Как не похож оказался ведьмак Геральт на сложившийся за прежние годы образ абстрактного ведьмака. Какой непростой представлялась теперь окружающая жизнь – куда сложнее, чем считанные недели назад виделась из окон родовой усадьбы, Только об одном Синтия пока себе думать не разрешала.
Обо всем, что произойдет вскоре на Матвеевском полигоне. А произойдет там… Многое, в этом полуорка не сомневалась. Сомневалась она теперь совсем в другом. А хочет ли она мстить? Совсем недавно о сомнениях не могло быть и речи – только мрачноватая решимость, без оглядки на обстоятельства и опасности. А нынче…
Синтия знала, что не отступит. И совершит все, что поклялась совершить, безразлично – с помощью Геральта или же самостоятельно. Обязательно совершит, ибо слова клятвы не бросают в небеса попусту.
Но теперь Синтия совершенно точно знала, что, когда дойдет и сделает все, что задумала, радость при этом вряд ли испытает. Всегдашние невозмутимость и уравновешенность Геральта оказались заразными, тем более что неизменно приносили завидные результаты. Азарт, адреналин, бурлящий в крови, – все это, разумеется, безумно приятно и волнительно. Да вот только, оставаясь холодной, Синтия почему-то всегда добивалась своего меньшими усилиями и, чего греха таить, быстрее и качественнее, чем когда входила в раж.
Выполнили они с Геральтом и первую настоящую работу—не только тренировками маялись. По просьбе первомайской общины вытурили из подземного гаража злющий одичавший автопогрузчик и прогнали его за пределы района, где успешно сдали на руки магистру приручения Вольво, случайно оказавшемуся поблизости с целой колонной машиноловов.
До тех мест, что в Большом Киеве издавна зовут Николаевом, оставалось совсем немного, когда размеренное течение пути на юг вновь резко нарушилось, почти как недавно, в истории с отобранным у попавшего в беду заводчанина малышом.
Первые дни Синтии было как-то не по себе. А потом впечатления малость потускнели, вытеснилксь новой информацией из Сети и из рассказов Геральта – уж в чем, в чем, а в новой информации недостатка определенно не было. – Наверное, так и надо, – сказала себе полуорка. – Многие нравы техников кажутся дикими и жестокими. Но ведь кто-то должен хранить город?»
И Синтия если не успокоилась, то терзаться тяжелыми думами точно перестала.
И правильно сделала.
На этот раз заказчик снова нашел их сам. Геральт говорил, что такое – редкость, ведьмаку гораздо чаще приходится работу искать. А тут ближе к обеду, когда Синтия и Геральт уже собирались оставить Сеть и позаботиться об обеде (готовить Синтия, кстати, научилась быстро и – по словам Геральта – весьма вкусно), как за низким заборчиком-плетенкой, называемым на местный манер тыном, затарахтел двигателем старенький пикап «Хорол», рыжий от пыли, ржавчины и остатков краски. Вылез из него дедуля-орк годов эдак тысячи, не меньше, сморщенный, как высохший гриб. Дедуля щеголял в рубахе-вышиванке, подпоясанных кушаком шароварах голубого цвета, тяжелых гномьих сапогах и соломенной шляпе, которую, похоже, когда-то не доели лошади.
– Чего тебе, отец? – спросила Синтия, завидев его с крылечка.
– Здорова будь, дочка, – прошамкал дедуля. – Тут сын мой с утра проезжал. Гутарит, ведьмака видел. Лысого такого, с малюнком на башне. Где он?
– Тут я, – оторвался от ноутбука Геральт, избавив Синтию от необходимости принимать решение – стоит дедуле открываться или же не стоит.
Старик недоверчиво прищурился из-под шляпы, но, видимо, наружность Геральта его удовлетворила.
– Ага, здоров будь, сынку. Дело у меня к тебе. Как раз для твоей пушки. Пушка, я гляжу, знатная, сам когда-то такую пользовал. Жаль, рука стала уже не та. Да и негоже старикам, верно я говорю?