— О чем вы толкуете? — рассердился Веспер Юнсон.
Я рассказал, что случилось. Начальник уголовной полиции слушал, наморщив лоб. Когда я умолк, я увидел, что он держит в руке уцелевший стакан, изучая его на просвет.
— Ха! — неожиданно сказал он и, принюхиваясь, поднес стакан к своему носищу. Потом удовлетворенно повторил это «ха!» и поставил стакан обратно на стойку.— Он взял не тот стакан!
— Не тот? — вопросительно пробормотал я.
— Совершенно верно. Стакан с отпечатками пальцев остался, а без отпечатков — исчез. Ясно, что…— Внезапно он осекся и помрачнел.— Раз он взял не тот стакан…— загадочно буркнул он и опять умолк.
— Кто «он»? — спросил я.
Не знаю, то ли он не слышал меня, то ли не счел нужным отвечать. Видимо, глубоко задумался. Потом вдруг словно бы ожил и устремился прочь — мимо двери «спального» коридора, прямиком в угол.
Лестница! Как же это я проморгал! Она вела наверх, шла наискось вдоль стены к потолку. Увитая сбоку плющом, она коварно пряталась от глаз.
Веспер Юнсон на своих коротеньких ножках быстро взлетел вверх по ступенькам. Я нерешительно последовал за ним. Полицейский фотограф на нас даже и не взглянул. Он наконец наладил свой аппарат и теперь водружал его на штатив.
Что лестница выведет на крышу, я, конечно, сообразил, но никак не ожидал очутиться среди цветов и листвы, в саду. Я с удивлением огляделся по сторонам. Вдоль зеленого парапета, окружавшего весь сад, тянулись широкие грядки. Среди клевера и обычной травы цвели белая купёна, синий водосбор, стыдливые анемоны, лесные фиалки, статные тюльпаны. Возле квадратной надстройки — там, видимо, размещался механизм лифта — рядком стояли деревца сирени. Одно из них засохло и увяло, бутоны на нем побурели и съежились, зато остальные цвели пышным цветом. Деревца были на удивление высокие, сильные, и я подумал, что посадили их много десятилетий назад. Кроме сирени, было еще несколько кленов, вязов и ясеней.
Да, заложен этот сад, без сомнения, давно. И модернизация, проведенная в доме, его совершенно не коснулась. Однако и здесь чувствовалось отсутствие заботливой женской руки. Свен Лесслер, как видно, не очень-то интересовался своей садовой террасой, но все же предпочитал содержать ее в надлежащем порядке.
Позвольте, а куда же подевался начальник уголовной полиции? Я прошел немного вперед, сунулся на разведку в гущу гроздьев сирени и кленовой листвы. Нет, за квадратным строеньицем его не видать. Кроме пустой железной скамейки, там вообще ничего нет. Совсем с другой стороны послышались быстрые шаги, и из зелени вынырнул коротышка Юнсон.
— Все ясно,— уныло сказал он, махнув рукой назад.— Там выход, незапертый.
По короткой железной лесенке мы спустились в узкий проход, который шел вдоль края более низкой террасы. С одного боку тянулись ржавые перила, с другого — стенка высотой мне до плеча. За нею находился еще садик, судя по всему соседский.
Проход уперся в приземистую надстройку наподобие башни, с железной дверцей, которая, скрипнув, отворилась от легкого толчка юнсоновской руки. Секундой позже мы очутились на верхней площадке другой парадной.
— Вот этой дорогой и ушел стакан,— горько подытожил Веспер Юнсон.— Беспримерный скандал,— пробормотал он.— Только начали расследование — и на тебе!
Я хорошо понимал, каково сейчас новоиспеченному начальнику уголовной полиции.
— Тот, кто унес стакан, вряд ли успел далеко уйти,— сказал я.— Может, стоит…
— Если ноги у него такие же прыткие, как у Хэгга[8] он сейчас уже на площади Густав-Адольфс-торг,— перебил Веспер Юнсон.— А уж на велосипеде и вовсе, поди, в Эншеде.
Мы вернулись на верхнюю террасу. Усатый коротышка осторожно ступил на грядку между мелкими розовыми цветочками и распускающимся кустом шиповника и облокотился на перила. Так он стоял некоторое время, глядя на город.
Вид в самом деле был красивый. Глубоко внизу сплеталась в причудливый узор белая тесьма мостовых Шлюзовой развязки, дальше — Старый город с его нагромождением ступенчатых фронтонов и крутых железных крыш. За ним мало-помалу уходили в голубоватую дымку дома Норрмальма.
Только теперь я обратил внимание на странные металлические леса с наружной стороны стены, которые возвышались над перилами террасы и частично закрывали обзор. Сооружение вправду напоминало обычные строительные леса: узкие, расположенные на разных уровнях платформы, соединенные крутыми лесенками. Лишь разглядев множество электрических проводов, тянувшихся по ржавым балкам, и плотную цепочку лампочек, я сообразил, что этот остов — изнанка световой рекламы. И не какой-нибудь, а одной из самых броских среди стокгольмской рекламной флоры — желтого тюбика «Стоматола» с красной зубной пастой. Неожиданный сюрприз, что да, то да.