«Дотянуться? А толку?» Рука все же скользит по измятой траве, кончики пальцев касаются холодного металла… Весайнен презрительно фыркнул, давящий на голову сапог исчез. Клинок финна, с надменным шорохом, возвращается в ножны.
— Thet är hälder äkke got for at skämpta, — голос звучит устало, боевой пыл угас, вместе с ним, угасла и ярость. — Kasta kvalpin in i hull, han staar äkke till mik… /Это даже не смешно. Бросьте щенка в яму, мне нет до него дела… (древнешведск.)/
Падение с трехметровой высоты взметнуло тучу пепла, но боли, как ни странно, не было, лишь в ребра уперся непрогоревший обломок некогда закрывавшего яму щита. Сергей за кашлялся, уткнулся лицом в грязную, смердящую потом, гарью и мертвечиной рубаху.
«Ну и вонь, твою мать! Как от козла! Хоть раздевайся.» Сбросившие Шабанова финны потоптались у края, осторожно — что бы не упасть — заглянули внутрь, после чего по-чухонски неспешно удалились. Навалилась тишина… нет — Тишина!
Он не знал, сколько прошло времени, но который день собиравшийся дождь таки хлынул, вбивая пепел в дно ямы, в зачуханную одежду, в мгновенно слипшиеся волосы…
«И прекрасно! Дождь? Подумаешь — дождь! Зато живо-ой!» Именно сейчас, когда Смерть, мазнув по лицу развевающимся саваном, прошла мимо, жизнь казалась прекрасным даром… несмотря на поднявшийся до лодыжек потоп.
Яму вырыли в низинке, и соседние лужи щедро делились чернильно-грязной водой. Струи бежали по глинистым стенам, протаптывали извилистые дорожки. Земля под ногами быстро превращалась в хлюпающее черное месиво…
«Ну кто-то же должен замочить, раз Весайнен передумал? хотя бы дождь.» Рассеянно улыбаясь, Сергей сложил в кучку обломки досок, залез на шаткую конструкцию… низенькая пирамидка выслужила недолго и вскоре скрылась под водой. Теперь выбор состоял из двух позиций — либо сидеть в ледяной воде, либо мокнуть стоя.
Промозглый ветер нырнул в яму, добавил холода. Сергей подумал и сел — так можно привалиться к стене и вытянуть дрожащие от усталости ноги.
«Отличный шанс подхватить пневмонию, — съехидничало подсознание. — А пенициллин изобретут лет через триста.»
Пневмония? Ха. Зато никто не орет: «пыстро!», не храпит, забывшись в коротком наполненном кошмарами сне, никто не пытается убить… Дождь? Дождь когда-нибудь да кончится.
К сумеркам тучи раздуло, зато жижа в яме покрылась корочкой льда. О Сереге, похоже забыли, чему он только рад.
— А-а-блака-а, белокрылые лоша-адки! — Шабанов немилосердно фальшивит. Чтобы хоть чуточку согреться приходится размахивать руками и подпрыгивать. Хлипкая дощатая пирамидка то и дело расползается. — А-а-блака-а, что вы мчитесь без оглядки?
Кто-то приближется к яме… Ну и что? Из-за пары любопытных чухонцев обрывать песню?
— Не глядите вы пожалуста свысока-а, а по небу прокатите нас, облака-а!
— Mist hen laulu? /Про что он поет? (финск.)/ — доносится сверху. От голоса за версту несет подозрительностью.
— Loitzi pilwet hente kotin mughans ottaxen /Заклинает облака унести домой.(финск.)/, — отвечают ему.
— Hoj! Ei souittu rokinta veneleis' taikurin. /Эй! Я не договаривался кормить поморского колдуна! (финск.)/
По интонации можно понять, что обладатель голоса чем-то недоволен. Второй насмешливо фыркает и, с чудовищным акцентом, орет в яму:
— Эй! Лофи рыппа! Кушать! Ета!
«Ета» — это здорово. Главное, чтоб ее есть можно было!
— Кидай! — отзывается Сергей. В подставленные руки шлепается изрядный кус вяленой трески. — А запивать чем? Пить, понимаешь? Вода!
— Сачем фота? Яма фота мноко!
Скоты! Думают, он плакать будет. Хрен по всей морде! Что бы еще вспомнить? Согревающее…
— Что мне снег, что мне зной, что мне дождик проливной, когда мои друзья со мной!
— Ia nyt mite laulu? /Теперь что поет? (финск.)/ — опять интересуется подозрительный.
— Sano — nyt tuleuat ysteuet ia sade lopu! /Говорит, сейчас придут друзья, и дождь кончится! (финск.)/ — отвечают ему.
— Eipe kai hen o lainkan taikuri? On lian noori! /Может он и не колдун вовсе? Слишком молод!(финск.)/
— Ende mix Peca andoi henelle elemes? Caiki surmattu, mutapacotettu pidhemen henet caivoxes? /А почему Пекка его живым оставил? Всех убил, а его приказал в яме держать? (финск.)/
Знать бы, о чем болтают. Немчура поганая!
— Kul', Mica! Mix hyuex ridhelem taikurihin?.. /Слушай, Микка! Зачем нам ссориться с колдуном?… (финск)/ — голоса удаляются. Возвращается тишина… ненадолго — наверху закряхтели, что-то большое нависло над краем, Сергей прянул к стене… Здоровущая — в два обхвата — колода рухнула, взметнув к небу грязевую волну.
— Салесай терефо, колтун! Ты не рыпа! Сачем фота шить? «Это уж точно — зачем жить в воде, если можно залезть на пень? Но почему колтуном обозвали? Неужто волосы так свалялись?» Сергей провел ладонью по голове — не-е, вроде еще на человека похож… колтун… Колдун?
— Эй, чухня! — гаркнул изгаляясь Шабанов. — «Рыпа» надо «мноко» носить! И хлеб тоже! Иначе колдовать буду!
Местные бонды — среди воинов таких дремучих не водится, — громко плюхая по лужам, заторопились прочь. Рассказывать приятелям о страшном русском.
Сергей захохотал.
Ночь тянулась, бесконечная, как путь Агасфера. Спать приходилось урывками. Сергей дважды падал с колоды, после чего подолгу не мог согреться. Гимнастика уже не помогала.
Шабанов сидел, обхватив руками прижатые к груди колени, и ждал. Чего угодно — наступления утра, Весайнена, пришедшего расправиться с пленником, Небесного Гласа, возвещающегоо конце испытаний… Утро пришло первым. А, следом за ним, давешние бонды.
— Эй, колтун! Наверх хоти!
В яму сверзилась длинная суковатая жердь. Сергей упрашивать не заставил, но и вылезти не сумел — подвело вывихнутое плечо. Дважды непослушное тело расплескивало перемешанную с искрами льдинок грязь, и дважды он заставлял себя подниматься. Бонды терпеливо ждали, пока колдун не исполнит положеный по русскому канону ритуал.
— Юхо скасал, русска жег, русска пускай рапотает! — сообщил опасливо отступивший финн, когда перемазанный с ног до головы Шабанов появился над краем ямы.
— С-сначала ед-да и-и с-сухая о-одежда, — язык не слушался, зато глаза сверкали таким жутким лихорадочным блеском, что финн торопливо стянул с плеч старенький латаный-перелатаный кафтан.
— Фосьми! Моя еще есть!
Мокрая рубаха повисла на скрюченной обугленной сосне, нагретый бондом кафтан обтянул грудь.
— Как по мне шито, — удовлетворенно отметил Сергей и, не сдавая завоеванных позиций, грозно добавил, — а еда где?
Вся кухня состояла из одного закопченого котла, ведер на десять емкостью. Найденного среди развалин монстра откатили на окраину сожженного хутора, к поваленной березе. Густая, не успевшая облететь крона закрывала от ветра наскоро сложенный очаг, шелест желтой листвы дарил призрак уюта.
Ему досталось полмиски горячей каши. Крупы Сергей не опознал — дома каш не готовили. Да и какая разница? Он глотал — обжигаясь, понимая что долго рассиживаться не дадут, и, все равно, властный голос прозвучал раньше, чем у миски показалось дно.
— Мноко ета — жифот полеть путет.
Не надо и глаз поднимать, чтобы узнать до тошноты надоевшего шведа. Отвечать ему — время драгоценное тратить…
— Дай доесть! — буркнул таки Сергей.
Швед заржал. Над головой стремительно мелькнула тень. Сергей прикрыл миску локтями, но удара так и не последовало.
— Тоеттай! Фремя есть!
С чего бы Кафти такой добрый? Новую пакость готовит? Сергей ждал, ждал, но ничего не происходило… Наконец ложка заскребла по дну, вылавливая прилипшие к миске крупинки.
— Куда теперь? — угрюмо спросил Шабанов поднимаясь.
Кафти, вместо ответа, пронзительно свистнул. От сидящих на поваленной березе воинов отделились двое — оба в покрытых сажей кожаных куртках, заросшие бородами до самых глаз. Вся разница, что у одного борода по-молодому черная, а у другого наполовину побелеть успела. Крепкие вояки — один другого здоровее. У обоих в руках длинные толстые пики, за поясами — по топору. Шведы. Наверняка шведы — уж больно гонористые, финские бонды попроще…
— Терефо рупить путешь!.. — Кафти ухмыльнулся, ехидно добавил, — Терефо попатешь, терефо с места не хотит!
Вчерашнее позорище вспомнил, сообразил Шабанов.