Треньк-треньк, треньк-треньк…
За дверью слышна возня — лампочка на площадке сгорела, в глазок пришедших не видно.
— Кто там?
— Кто-кто… дед Пихто! — огрызнулся Венька, на глазах обретая привычное нахальство.
Открывается дверь, в падающем из прихожей свете стоит венькина мамаша — худая, рыжая и длинноносая — сразу видно, в кого Венька пошел.
— Ага, и собутыльничек заявился! — не сулящим ничего доброго тоном восклицает она. — Заходи, Сереженька, заходи. Папа наш совсем недавно о тебе вспоминал…
«Петр Денисович еще тот фрукт, — просыпается серегина память. — Приятный… как зубная боль.»
Настроение, и без того паршивое, испортилось напрочь. Тимша обреченно вздохнул.
«Поторопился я Веньку материнской копией объявлять», — мысленно усмехнулся Тимша, глядя на Петра Денисовича Леушина. По облику хозяина было совсем нетрудно представить, каким станет Венька лет через тридцать — с глубокими залысинами, толстыми линзами очков и сытенько круглящимся пузиком.
Леушин-старший сидел в глубоком кожаном кресле, сложив на животе пухлые, не знавшие черной работы руки.
— Та-ак, молодой человек, — звучным баритоном произнес Петр Денисович. Обращался он исключительно к Тимше, уделив сыну не больше секунды внимания. — Проходите, проходите. Мы как раз о вас вспоминали! Оч-чень вовремя вы заявились…
Речь Леушина-старшего живо напомнила Тимша крадущуюся к добыче лисицу — тишком, тишком, да ка-ак прыгнет!
«Теперь понятно, за что его Серега зубной болью обозвал», — угрюмо подумал Тимша.
— Да вы садитесь, юноша, — продолжал журчать Петр Денисович. Великосветские манеры диссонировали с пузырящимися на коленях «трениками» и не первой свежести майкой, но Леушина-старшего это не смущало. — Садитесь. Разговор, я думаю, у нас будет до-олгий!
«Этот все жилы вытянет, пока до сути доберется!» Тимша глубоко вдохнул и, перебив Леушина-старшего, выпалил:
— Чего рассусоливать? Говорите, чем не уноровил?
Хозяин дома поперхнулся, глаза за очечками неприятно сощурились.
— Любите прямоту, милейший? Извольте! — процедил он… и сорвался на крик. — Я хочу знать, с какой стати ты взялна себя право распоряжаться судьбой моего сына? Кто ты такой? Алкоголик! Безотцовщина!
Переход на «ты», последовавшая за ним ругань настолько не соответствовали тщательно культивируемому образу интеллигентного родителя, что стоявший за тимшиной спиной Венька пораженно охнул.
— А ты что здесь ошиваешься? — соизволил заметить сына Петр Денисович. — Пшел вон! Раздеваться и спать! Наверняка в очередной забегаловке нажрался!
Венька набычился, еще больше став похожим на родителя. — Не ори! Ни фига не знаешь, а пасть шире плеч раззявил! Никуда я не уйду, понял?!
Петр Денисович побагровел. На миг Тимше почудилось, что кровь тугой струей плеснет из ушей… даже отшатнулся…
— Вот! Вот оно, следствие беспутной жизни! — театрально воскликнул Леушин-старший, едва к нему вернулся дар речи. — Мой сын! Мой родной сын!!! Не-ет, это нельзя спускать с рук!
Петр Денисович начал привставать… на его пути тут же возник Тимша.
— И впрямь, выслушали бы сперва, — буркнул он, с трудом удержав готовую вырваться злость.
Петр Денисович рухнул обратно в кресло. Майка задралась, явив миру розовое поросшее рыжими волосиками пузо.
— Даже так? — саркастично воскликнул он. — У вас, господа мои, есть что сказать? Хорошо, я слушаю.
Шабанов повернулся к Веньке.
— Давай ты, у тебя язык лучше подвешен.
Леушин-младший словно ждал команды — слова хлынули потоком — сумбурно, перескакивая с события на событие, запинаясь, возвращаясь к сказанному — лишь бы услышали.
Единственное, что осталось за рамками — история Тимши.
По причине ее совершенной невероятности.
— Да… — протянул Петр Денисович, убедившись, что сын сказал, что хотел. — Ну и наплел. Прямо детектив какой-то: богатые иностранцы, битвы с мафией… Ты книжки писать не пробовал?
— Так я и знал, что ты не повершиь…
Венька полез в карман, на журнальный столик шлепнулся завернутый в обрывок газеты маленький сверток.
— На, посмотри.
Петр Денисович пренебрежительно скривился:
— Это что? Гильзы с места ваших боев?
Холеная кисть потеребила сверток… на стол выкатился посиневший обрубок бандитского пальца.
— Ай! — взвизгнул Петр Денисович, отбрасывая в сторону ужаснувший предмет. — Уберите эту гадость! Немедленно!!!
Венька послушно завернул обрубок в побуревшую от натекшей крови газету.
Петр Денисович яростно тер ладонью о штаны, словно хотел стереть саму память о прикосновении к мертвой плоти.
— Значит так, молодой человек, — холодно подытожил Петр Денисович, глядя на Тимшу прокурорским взором. — Если я еще раз узнаю, что вы пытаетесь вовлечь моего сына в свои мафиозные разборки, я добьюсь, чтобы вас немедленно арестовали! У меня достаточно знакомств!
— А ты, — повернулся он к Веньке, — марш в свою комнату! У нас с тобой будет особый разговор. Завтра пойдешь в лицей!
Венька хотел возразить, но Тимша, криво усмехнувшись, толкнул его к двери.
— Иди, Венька, прав твой батяня, хреновую ты компанию выбрал.
Горький по-детски жалобный всхлип вырвался из венькиной груди. Венька несмело коснулся тимшиного плеча.
— Прости меня, ладно? Я… — он безнадежно махнул рукой и порывисто выбежал из комнаты.
Тимша замешкался, не зная, то ли броситься следом за другом, то ли вежливо попрощаться, когда услышал:
— А вы, юный бандит, чего ждете? Приглашения к чаю? Я сказал достаточно. Убирайтесь, чтоб и духу вашего не было! И скажите спасибо, что я милицию не вызвал! Мараться не хочу!
Судя по безцеремонности, к Петру Денисовичу вернулось самообладание, стеклышки очков надменно блеснули, узкая ладошка звонко шлепнула по кожаному подлокотнику — словно финальную точку поставила…
«Хамишь, барин! — озлился Шабанов. — Я тебе не смерд боярский!»
Тимша шагнул к креслу, навис над вжавшимся в дорогую кожу хозяином, злорадно отмечая, как шелухой осыпается показная самоуверенность.
— У нас, поморов, сроду от попавших в беду не отворачивались — все под богом ходим, сегодня ты, завтра я… А вы? Не люди — скоты жрущие! Дальше хлева видеть ничего не хотите! Даже не скоты — курицы: клюнь ближнего, обгадь нижнего! Не высовывайся, чтоб не слопали! Это ваши главные заповеди? Этим живете? Этому учите?!
— Учим на людей с топором не кидаться! — нашел силы заявить Петр Денисович. — С бандитами разбираться милиция должна!
— Я друга выручал. Сына твоего! Недосуг было милицию ждать! — выкрикнул Тимша.
Леушин-старший глупо разинул рот, наконец поверив, что сыну грозила реальная опасность.
— Веньку? А… да-да, — Петр Денисович захлопал руками по футболки, словно разыскивая карманы. — Я отблагодарю… я заплачу! Вы скажите сколько…
Тимша зарычал, по-юношески костлявый кулак оттянулся к плечу. Петр Денисович сжался в комочек, очечки заблестели испугом, пальчики нервно теребили подол майки.
— А-а… Мня-я… — проблеял Леушин-старший.
Шабанов опомнился, развернувшись на каблуках, зашагал к выходу.
— Я Веньку за собой на канате не таскаю, — бросил он, стоя в дверях. — У него своя голова — захочет придет, нет его дело.
* * *Центр не спит никогда. Неистово, словно в последний день человечества, сияет реклама — зайди, купи! Выпивка, деликатесы, презервативы, развлекаловка! Все круглосуточно! Все для тебя! Эксклюзивно! Другие не в счет! Заходи!!!
Свистят покрышки летящих мимо автомобилей, инфрабасом гудят встроенные колонки… По тротуарам лениво фланируют дамы полусвета, потные липкие взгляды стареющих ловеласов раздевают и без того не слишком прикрытые телеса. На лицах «золотой молодежи» прописалась вселенская скука — это пробовали, то покупали… Вроде в «Полярных зорях» пафосный тусняк с гей-стриптизом… весь бомонд будет, надо отметиться! Центр торопится жить — жадно, запойно, взахлеб…
А в проулках и проходных дворах — Ночь. По-южному темная — в десяти шагах от фонаря хоть глаз коли… Шелестит не успевшая облететь листва, чуть поблескивает мокрый асфальт потресканный, с черными пастями промоин… Здесь своя жизнь — семенящая вдоль облупленной стены крыса, тощая шавка у помойного бака, из приоткрытой форточки сварливый женский голос… запахи кошачьей мочи, квашеной капусты, гниющих отбросов, разлитого пива… изнанка мира. Такая же неприглядная, как и фасад…