Чужак очень походил на росомаху. Он не пытался бежать — просто шел к одному ему известной цели. Сутки за сутками.
Когда впереди появились русские всадники, братья вздохнули с облегчением — теперь судьба чужака зависела от других. Если Хийси будет сердиться, то на руссов. А у них свой бог. Сильный! Пусть воюет с лесным демоном!
* * *Конный разъезд заступил дорогу. Мощные лохматые жеребцы по брюхо вязли в снегу, под плащами всадников неярко блестели кольчуги, из-под отороченных мехом шапок недобро посверкивали настороженные взгляды.
— Кто таков? — медведем рыкнул воевода. Наконечник копья опустился, готовый вонзиться в серегину грудь.
Сергей остановился, поднял изможденное почерневшее лицо. В остекленевших глазах мелькнул проблеск узнавания.
— Шабанов я… Умбский помор… От Весайнена утек… В горле натужно заклокотало. Сергей закашлялся, опустился на снег. — Немчура каянская на Печенгу идет, монастырь грабить… и на Колу… Народ поднимать надо… на помощь…
Дошел… все-таки дошел! Шабанов хотел улыбнуться, но губы отказались повиноваться. И тело… тело почему-то стало ватным, непослушным…
— Народ… поднимать…
Шабанову казалось, что он кричит, но одному из дозорных пришлось спрыгнуть с коня и, напрягая слух, склониться над полуживым оборванцем.
— Народ… поднимать…
Глава 6
За подслеповатыми окошками избы ярится пурга. В печной трубе голодным равком завывает ветер. Светлого времени часа два-три, а скоро и того не будет — глухозимье…
В избе хорошо, тепло. У печи сноровисто управляется мать, пахнет щами, ржаным хлебом. Вот—вот зазвенят миски, и материнский голос позовет с ласковой укоризной:
— Хватит спать-то — бока отоспишь! Завтрак уж поспел! Зимой мужику какая работа? В лес по дрова ездить, да на охоту ходить. Ну, у кого раньшина своя, або коч[34] — тому, ясно дело, забот больше… Была у Шабановых раньшина — вместе с отцом сгинула. Нынче Тимше одна дорога — по весне к соседям в покрут. Потому и просыпаться не торопится.
— Вставай давай, обормот!
Тимша со вкусом — до хруста в челюсти, — зевает. Лень веки разлеплять, а надо…
За окном действительно ярится пурга. Но окно большое, а под ним чугунная гармошка центрального отопления. Век другой, дом другой… жизнь за окном тоже другая. Паршивая жизнь. Бестолковая, воняющая бензиновым угаром, пустоглазая, как шлюха поутру. Словно и не Русь вовсе.
— Да встал я, ма! — подал голос Тимша, чтобы Светлана Борисовна лишний раз не расстраивалась. — Мыться иду.
Завтрак ждет. На застеленном цветастой клеенкой столе исходит вкусным паром тарелка щей. Рядом, в пластиковой решетчатой хлебнице, толстые скибки ржаного хлеба…
«Хоть что-то из сна сбылось». Тимша чуть слышно хмыкнул — шестнадцатый век отсюда выглядел ненастоящим, как услышанная в детстве сказка.
— Куда сегодня-то? — без привычного раздражения спросила Светлана Борисовна. — Может, тебе на биржу труда сходить? Глядишь, повернется чего путевое…
— Можно и сходить…
Тимша, на миг оторвавшись от еды, вежливо кивнул. Светлана Борисовна, по-птичьи склонив голову набок, смотрела на сына. Иссохшие руки нервно мяли надетый поверх платья фартук. Губы мелко подрагивали, готовые скривиться в беззвучном плаче. Да и вся она, после случившегося, как—то усохла и съежилась, в одночасье постарев на десяток лет.
«Сдала мать… — в очередной раз печально отметил Тимша. — Ее бы обрадовать чем… Жаль, ничего на ум не приходит. Подарок какой-нито прикупить? Какой?»
— Мам! Может нам в кино сходить? Давненько не были, — неожиданно для себя предложил Тимша.
Светлана Борисовна удивленно округлила глаза, насмешливо фыркнула.
— Неужто в Мурманске девки кончились? Пойти не с кем?
Тимша неопределенно пожал плечами — не объяснять же, что не получалось у него подойти к девице и с нагловатой хрипотцой предложить:
— Что, заинька, одна шастаешь? Давай компашку составлю: пивка хлебнем, оттянемся…
Морды таким ухажерам бить.
А ведь не то, что не бьют — и девки не в обиде, и прохожие подмигнут ободряюще — молодец, мол, парень. Раскрепощенный!
Видала Умба раскрепощенных — от кабалы боярской утекших. Ровно свиньи из хлева — свобода головы кружила. Как же! Теперь все можно — воровать, вино жрать, чужих баб жмакать! Воля! Тока поморы быстро ума вкладывали. Кто-то понимал, да вскоре своим становился… а кто не понимал, так в тундре камней много — под любым схоронить можно…
С другой стороны, большинство как-то сразу понимать начинало…
— О чем задумался? Девок в уме считаешь? — напомнила о своем вопросе мать.
— Чего их считать? — беспечно отмахнулся Тимша. — Одна дурей другой. На кой ляд такие?
Мать добродушно улыбнулась, теплая рука встрепала тимшины вихры.
— Ничего, найдешь еще по сердцу. А кино… — она совсем по-девчачьи тряхнула мелко завитыми кудряшками. — Отчего ж не сходить? Пошли!
Светлана Борисовна склонилась к Тимше и, чего до сих пор не делала ни разу, ткнулась мягкими пахнущими цветочной помадой губами в щеку. — Пора мне — опаздываю. Не скучай!
За матерью давно захлопнулась дверь, а Тимша все сидел над остывшими щами и задумчиво улыбался.
Часам к десяти ветер стих. Редкие снежинки из последних сил кружили в морозном воздухе, лелея надежду, что ветер одумается и подбросит обратно к утюжащим макушки сопок тучам… Глупышки! Сияющие неоцененным великолепием глупышки!
Снежинки печально ложатся на дороги и тротуары, мириадами гибнут под колесами авто и ботинками прохожих… И никому нет до них дела… В том числе и Тимше.
Кто-то спешит делать деньги, кто-то подкладывать свинью конкуренту, писать докладные, объяснительные и доносы… Бог им судья. Лично он, Шабанов, идет за билетами в кино.
Тимша подмигнул двойнику в зеркальной витрине — отражался молодой парень в лохматой лисьей шапке, объемистой финской куртке, джинсах и кожаных ботинках на меху. В меру видный и широкоплечий — достаточно, чтобы привлечь внимание девиц и маловато для ищущих супротивника ухарей…
— Те чо, коза, тридцать раз повторять? Мне выпить надо, трубы горят! — низкий, полный мутной угрозы бас заставил отвлечься от изучения собственного облика.
— За что тебе деньги давать? — с вызовом ответил женский голос. — Даже трахаться не можешь, весь на водку изошел!
Тимша искоса мазнул взглядом — едва не двухметровый детина лет тридцати и женщина — ему под мышку, худая, бледная, под глазами тушь размазана… Не иначе, семейная пара прилюдно отношения выясняет… Стыдобища!
Стоп! Опять со своим уставом? Нынче ведь модно грязное белье на людях полоскать — кто с кем спит, кто кому в карман нагадил. По телевизору — на всех каналах. Что раньше на исповеди, в грехах каясь, то нынче на всю страну и с гордостью…
Тимша хотел, пряча от неловкости взгляд, пройти мимо… но услышал звук пощечины и женский вскрик.
Он и сам не понял, как очутился рядом, как вмиг ставшая тяжелой рука дернула мужика за плечо.
— Те че надо, козел? — мужик попытался сфокусировать на Шабанове разъезжающиеся буркалы. — Тоже в рог захотел?
— Уму-разуму одного дурня поучить захотел, — неприятно усмехнулся Шабанов. — Последнее дело баб по зубам хлестать. Ты присловье «Кола — бабья воля» слышал?
— Че??? — мужик побагровел так, что казалось, он сейчас взорвется.
Вместо пояснений Тимша развернулся на носке левой ноги. Стопа правой врезалась мужику под ребра. Сложенного пополам детину унесло прочь… в шампунево-глянцевое стекло витрины.
Звон разлетающихся осколков начисто заглушил растерянное тимшино «Ох, черт!». С мольбой взиравшая на Тимшу дама мгновенно превратилась в разъяренную фурию. Хищно скрюченные пальцы метнулись к его лицу. Шабанов отпрыгнул. Дама, с яростным кошачьим воем, продолжала оттеснять Тимшу дальше и дальше от магазина.