«Сказать что ли в лом? — обиженный голос продемонстрировал близкое знакомство с молодежным жаргоном. — И вообще, нечего орать! Прохожих пугаешь. Я тебя и без ора слышу.»
«Ну да, конечно… — перешел на безмолвную речь Сергей. — Тихо сам с собою… Ладно, не плачь — расскажу».
Сергей помолчал и, не удержавшись, добавил:
— Рассказывать глюку о том, что блазнилось? Высший пилотаж.
Повествование о Матуле, его большеглазой наивной внучке и совместном побеге много времени не заняло, но Шабанов успел выбраться из старинных закоулков на простор улицы Челюскинцев. Здесь было многолюдно… и многоментово. Лица патрульных отличались повышенной степенью озверелости. От лютых взглядов по спине принимались бегать мурашки размером с доброго жука.
«Ты шапку на затылок сбей, — посоветовал Тимша. — Чтоб видели — не скинхед. И рожу беззаботную сделай».
Сергей послушно выпустил на волю чуб, нацепил на физиономию широченную, как гоголевский Днепр, улыбку. Вплавленная в милицейскую плоть подозрительность не уменьшилась ни на йоту. Сергей зябко передернул плечами.
«Чего это они?»
Глюк замялся, потом нехотя сообщил: «Да порезвились мы тут… на центральном рынке… басурман погоняли…»
«Этого еще не хватало!» Шабанов зябко поежился — сумасшествие представлялось куда более родным и понятным.
«Со скинхедами, значит, спелся…» — ядовито констатировал Сергей. Да что там ядовито — морду бы набил, кабы сумел.
«Хоть с кем-то! — неожиданно зло отрезал Тимша. — Тебя рядом не случилось, посоветовать что да как. Лучше доскажи, куда добраться успел!»
Досказалось быстро — чего рассказывать-то, если большую часть времени провел в полу— или совсем бессознательном состоянии? Разве что о воеводе да спутнике его толстопузом… и о застенке пыточном.
«Толстопузый в расшитом кафтане — это Нифонтов Петр Нилыч, — заметил Тимша, — знатный мореход, сказывают, был. Люд кандалакшский его третьего года на посад выбрал, так Нилыч в Москву ездил, у царя грамоты выправлял. А оружный, небось, воевода царский, над стрельцами поставлен… Ладно, о другом думать надо. Пекка верно уж к монастырю подступил, а ты все по темницам валяешься!»
— Иди сам поваляйся! — огрызнулся Сергей. — Тело твое, время твое, чего ко мне пристал?
От стены дома отлепился доселе незамеченный мужичонка, заступил дорогу.
— Выручи, друг! Пять рублей не хватает! Выручи, а?
С небритого измятого жизнью лица моляще смотрели глаза больной собаки, сложенная лодочкой дрожащая ладонь тянулась к Шабанову. Сергей брезгливо посторонился, зашагал дальше. Милиция бомжа не замечала принципиально — таких в отделение таскать, санобработки проводить замучаешься.
«Вот оно, твое время! — едко заметил Тимша. — Неужто по нраву? — он помолчал, затем нехотя обронил, — пробовал я уйти, потому и с тобой не сразу заговорил. Не открылся путь… пока не открылся.»
Не открылся… Сергей ощутил знакомую по беспамятству душную черноту междумирья, передернул плечами. Что ж теперь? Двое в одном теле? Классическая шизофрения.
«Назад я не собираюсь! — на всякий случай предупредил он. — Накувыркался досыта!»
Тимша не ответил.
Знакомый до боли подъезд встречает запахами жареной рыбы и борща. Лифт, кряхтя, ковыляет на зов, как учуявший хозяина престарелый пес… Дом!
Сердце просбоило и вновь застучало — всполошенно, с каждой секундой набирая обороты. Сергей невольно прижал руку к груди. Наверх, теперь наверх.
Лязг остановки, тусклая лампа на голом шнуре, стену украшает процарапанное гвоздем «Серый дурак!» — десять лет никакая побелка не берет, — двумя шагами правее обитая темно-синим дермантином дверь… Рука ныряет в карман за ключом, на глаза непрошено навертываются слезы… осталось войти, снять кроссовки…
— Ну, здравствуй, мама…
Светлана Борисовна ответила невнятным «Угу…» Облепленная бигудями голова не шелохнулась. Взгляд неотрывно следил за латино-американскими страданиями.
— Кончита! О, Кончита! Я не могу без тебя! — рыдал телевизор.
Хряск колен о паркет, прижатые к груди культуриста холеные руки, глицериновые слезы в атропиновых глазах…
— Мама, я вернулся! — Сергей порывисто пересек комнату, осторожно коснулся материнского плеча…
— Слышу, что вернулся. Ужин на плите — сам разогреешь.
Краски потускнели, мир зарос пылью…
— Чай пить будешь? — спросил Сергей. Надежда еще жила, еще билась в тисках обыденности. — Я заварю! Крепкий!
Мать нетерпеливо отмахнулась.
— Не мешай! Все потом, после кино!
«Она не виновата, — сочувствующе шепнул Тимша. — нынче жизнь такая… у всех.»
Спички зажигаться не хотели, ломались одна за другой. Сергей давился обидой, на щеке блестела мокрая дорожка. «Домой вернулся… встретили, называется…»
«Так ведь ты никуда не уходил, — мягко напомнил Тимша. — Мать с тобой утром разговаривала, перед работой. С чего бы ей в любезностях рассыпаться?»
— С тобой она разговаривала, не со мной, — тихо буркнул Сергей.
Тимша помолчал, затем осторожно заметил: «Думаешь, для нее есть разница?»
— И я о том, — Сергей принципиально говорил вслух: хотелось хоть чем-то отличаться от засевшего в мозгу предка.
Голубой венчик таки окружил конфорку, нервно звякнул, вставая на решетку, чайник. Сергей отошел к окну. Метель ненадолго утихла. Россыпь светящихся окон горела застывшим фейерверком… и за каждым чья-то жизнь.
— Если мы оба здесь, что будет с твоим телом? — задал Сергей давно мучавший вопрос.
«Не знаю, — отозвался Тимша. — Умрет наверное…»
— А мы? Мама, я? Ты же мой предок?
«Я что, бог? — рассердился Тимша. — Не тому вопросы задаешь. Может ничего не изменится, может фамилия у тебя другая будет… — он задумался, потом злорадно добавил, — а может исчезнете к чертовой бабушке!»
Исчезать не хотелось совершенно.
«Гадство сплошное! — пожаловался Сергей. — Почему я на дыбе висеть должен, а ты здесь чаи распивать?»
«В гробу я твой чаек видел! — неожиданно сорвался Тимша. — Там люди гибнут, а я тут сопельки тебе утираю! Дай волю — давно бы вернулся. Ч-чаек… ядри твою вперехлест!»
Н-да… ситуация… Сергей ожесточенно потер лоб. Прошлое, клятое прошлое! Вцепилось и не отпускает. Ну кто, не считая замшелых историков, помнит о шестнадцатом веке? А если и помнит, то что? Ивана Грозного? В учебнике пара строчек, и те не прошли — пробежали не оглядываясь. Всех знаний: боярам головы рубил, да столицу хотел перетащить — то ли в Вологду, то ли в Кострому… дурь какая-то! А что Русь собирал, ливонцев теснил, каперский флот супротив шведов выставил? Заборщиков помнится сказывал, как на капере ходил. Вся Европа со страху кипятком писала — русские Балтику захватить норовят! Чьих только посольств в Москву не наехало, какие блага сулили, чтоб назад русского медведя загнать! И ведь загнали! Стоило Грозному умереть!
Сергей выскочил из кухни, сдернул с книжной полки пару томов по случаю купленной матерью «Всемирной истории». Русско-шведские войны… Что про них умные люди пишут? Борьба за выход к морю. Полтысячи лет! В паршивом десятке страничек?! Тьфу. Иваны, родства не помнящие!
Светлана Борисовна оторвалась от телевизора — сериал кончился, пришло время новостей. Чуть не над Псковом кружили натовские истребители, в Польше размещали ракетные базы…
Как там король шведский говорил? «Русские — опасные соседи…..а теперь этот враг без нашего позволения не может ни одного судна опустить на Балтийское море![37]»
Четыреста лет прошло — что изменилось?
Прошлое, настоящее… Всего и разницы, что нынче вместо фальконетов ракетные установки! Хорошо либералам — у них где кормежка сытнее, там и родина! А как русскому быть? Хоть бы предок подсказал!
«Эй, Тимша! Ты там не заснул часом?»
Молчит, видно мешать не хочет. И пусть молчит — ясно же, что скажет!
На смену барражирующим над Литвой истребителям пришел блок спортивных новостей. Комментатор, с восторженным придыханием, вещал о новом торжестве либерализма — к выступлениям в женских дисциплинах допущены транссексуалы! Пал еще один барьер на пути соблюдения прав сексменьшинств!