Подбитые камусом лыжи скользят без отдачи, поземка засыпает неглубокую лыжню. Короткий невидимый в ночи штрих.
«Весайнен наверное лагерем встал — чего ему сквозь пургу ломиться? Добычи с монастыря взято много, ее донести надо, не по тундре раскидать — иначе разбежится пеккино войско… Дома лишился, сыновей потерял, Колу спалить грозился половину ватаги у стен острога оставил… если еще и добычу потерять — совсем конец Пекке: кто за неудачником пойдет?..»
Губы Шабанова кривит жесткая усмешка.
«Ничего, освободим Вылле, посмотрим, как Пекку поживы лишить… в должниках он у меня. И не только за лопарку — за набег давешний, за болото, в коем тонули, за весло моими ладонями шлифованное, за яму гнусную, за дыбу… многовато Пекка долгов накопил!»
Ремешок, тянущийся к идущему впереди Букину, ослаб — Федор в который раз опустился на колени, не столько высматривая, сколько вынюхивая оставленный весайненовской бандой след. Сергей затормозил, в поясницу ткнулся притороченный к заплечной котомке самострел. Сзади, едва не сбив с ног, подкатилась кережа с припасами.
— Ну? — нетерпеливо бросил Шабанов в темноту.
Темнота откашлялась и сплюнула.
— Не нукай, не запряг, — донесся голос Букина. — И не ори — чай не в кабаке целовальника[44] кличешь.
— Ты, Федька, дело говори, — прогудел вставший рядом с Сергеем Харламов. — След не потерял ли?
— Потеряешь его, как же! — зло фыркнула темнота. — Экой оравой ломят — снег чуть не до земли выбили! Тут другое…
Букин поднялся, приблизился, в грудь Шабанова толкнулся кулак.
— Чуешь, что нашлось-то?
Разглядеть находку Сергей и не пробовал — все одно темень не позволит. Сквозь меховую наглухо пришитую к малице рукавицу пальцы нащупали нечто похожее на разлапистый древесный корень.
— Что это? — сердито спросил Шабанов, не сумев опознать находку.
— Рука, — терпеливо объяснил Букин. — Отрубленная.
Сергей отшатнулся, к горлу подкатил желчно-горький ком. — Тьфу! Еще в нос бы сунул! На кой леший подбирал?
— Ну-ка, дай сюда! — с внезапно проснувшимся интересом подал голос Егорий. — Разберусь, почто рублено.
Букин передвинулся к дружиннику. Послышалось громкое сопение. Сергей брезгливо поморщился.
— Не каянин, — наконец вынес вердикт Егорий. — Ладаном за версту несет. Монах это. Кому-то награбленное нести надо — монахов в полон и взяли…
— А зачем кисть рубить? — спросил Шабанов.
Чуть слышно прошуршала малица — Харламов пожал плечами.
— Может провинился — кусок хлеба без спросу взял, или еще чего… а может отмерзла рука—то… и отрубили, чтоб не мешалась… я-то думал, каянин замерз, обрадовался — одним бойцом у Пекки меньше.
— Плевать мне, сколько у него бойцов, — буркнул Федор. — Нам с ними не воевать — лопарку бы втихаря вытащить…
— Не воевать? — перебил Шабанов. Голос звякнул стылым железом. — Отчего ж не повоевать? В темноте да пурге… очень даже можно.
Ремешок, связывающий с Букиным, вздрогнул, натянулся, словно брошенное Шабановым слово ударило Федора, заставило отпрянуть.
— Ты в своем ли уме? — забормотал лопарь. — Втроем на сотню? Девку бы украсть, да ноги унесть, и то дело небывалое! Небось, о таком озорстве поморы не один год вспоминать будут! С Пеккой воевать… И не думай!
— Не тарахти, Федька, — буркнул Егорий. — Кровь у парня бурлит, вот и несет, сам не знай чего…
«Или впрямь ерунду горожу? — невольно подумал Шабанов. — Крышу снесло и мыши летучие в колокольне завелись?»
Сергей поежился — сумасшествие не ко времени… или, наоборот, как нельзя более кстати?
Резкий порыв ветра, соскользнув с покатой скальной вершины, бросил в лицо пригоршню липкого снега, залепил глаза. Шабанов утерся, невольно зацепив струп на потрескавшейся от мороза губе. Во рту появился солоновато-железистый привкус.
До отвращения знакомый привкус.
«Вылле спасти надо, о том разговору нет. Сам девчонку в монастырь послал, самому из пеккиных лап и выдергивать. Букину с Харламовым за то что в ночь да на верную смерть пошли — поклон земной, но почему ж поганец каянский безнаказанно уйти должен? Неблагоразумно втроем на сотню? Чихать. Могу вовсе в одиночку пойти. Благоразумные, небось, до сих пор по избам сидят, да воеводу за отбитый приступ славят.»
Славят… в памяти тут же всплыла недавняя гульба…
* * *В съезжей — воеводской — избе успели истопить печь. Даже стоя у дверей Сергей ощущал волны гуляющего по избе жара.
— Значится Шабаненок Кавпейку одолеть сумел? — недоверчиво покачал головой староста Кузьмин. — Чудны дела твои, Господи…
Узловатые пальцы поскребли клочковатую бороденку, хитро прищуренные глаза стрельнули в сторону угрюмо сидящего за столом воеводы. Загрязской потянулся к штофу, казенное вино щедро плеснуло в мутно-зеленого стекла стакан.
— Будем здравы!
Загрязской выпил, закусил щепотью квашеной капусты. Белесая капустная ниточка запуталась в бороде.
— Повезло сопляку — жив остался, — проворчал он, промокнув губы тыльной стороной ладони. — Кавпей его нашинковать мог не хуже, чем твоя жена эту капусту… — в рот воеводы, выразительно поболтавшись перед носом Кузьмина, отправилась еще одна щепоть.
— Ага-ага, — с усмешкой покивал староста. — Тока вышло иначе: не дадено было Кавпею верх взять. Бог-от правду любит… да нам того ж заповедует. Стрельцов ты, чай, милостями не обошел — чем парня одаришь?
Воевода поперхнулся, лохматые брови недоуменно поползли вверх.
— С чего я-то его одаривать должон? Мое ли дело — поморским недорослям кошели набивать?
— С того, что сам за свея немалый барыш поимеешь, — отрезал староста. — Царю-то в радость, что воеводы его ворогов в полон берут.
И без того угрюмый воевода потемнел грозовой тучей.
Объект беседы впервые позволил себе открыть рот:
— Спасибо на добром слове, — поклонился он старосте, — не заради денег старался…
Молния воеводского гнева, вместо того, чтобы обрушиться на старосту, нашла иную цель:
— Молод еще, в разговоры старших встревать! — рявкнул Загрязской. — Радоваться должон, что в теплой избе нашего решения ждешь.
«Дерьмо! — мысленно выругался Шабанов. — Дернула нелегкая пасть раззявить! Хорошие манеры проявить захотел. Выкручивайся теперь…»
— Так я и радуюсь! — расплылся он верноподданической улыбкой. Вытаращенные от усердия глаза поедом ели начальство. — Потому и сказать осмелился, что радый! Я ведь и впрямь на Кавпея сдуру напоролся! Кабы не стрельцы — забил бы меня свей!
Тяжелый воеводский взгляд уперся в Шабанова — не изгаляется ли сопляк? Сергей подлил в улыбку изрядную толику идиотизма. Разве что слюну не пустил. Загрязской чуть помягчел, собравшаяся над Шабановым гроза явно прошла мимо.
— Дурак ты, паря, — удовлетворенно констатировал воевода. — Другой на твоем месте, кричи на него — не кричи, все одно гоголем ходил бы.
Горлышко штофа вновь звякнуло о край стакана, по избе поплыл густой сивушный аромат.
— Прими-ка от щедрот моих!
Староста ехидно хмыкнул.
— Щедр у нас Владимир Владимирович, неча сказать… пробормотал он. Услышавший бормотание Загрязской раздраженно дернул щекой, подвинул к Сереге капусту.
— На, закуси…
Шабанов уцепил чуть не горсть — во рту после царевой водки словно полгода кошки гадили. На глаза навернулась неподдельная слеза.
— То-то… — непонятно заметил воевода и вдруг рыкнул: — Ну? Проси, чего надо, пока я добрый!
«Просить? Чего просить-то? Корову? Шняку? Или сразу лодью? Ведь даст. Или оплатит. По-княжески заживу… правда, без Вылле…»
Мелькнувшая перед внутренним взором лодья хлопнула белоснежным парусом и скрылась за горизонтом.
Туповато-преданная мина исчезла с лица. Сергей выпрямился, взгляд бестрепетно вперился в ожидающе молчащего воеводу.
— Мне бы… самострел хороший, — бухнул Шабанов, как в ледяную воду с разбега сиганул. — Я из лука плохо стреляю… да стрел железных — у каян пеккиных кольчуги добрые, русской ковки, абы чем не пробьешь.