— Ты, эт-та… Федька, головой-то думал? — неверяще переспросил доселе молчавший хозяин.
— А то, — беспечно пожал плечами Букин и усмехнулся. — Чай, Пекка не страшнее устиного мужика!
Устинья не выдержала и прыснула. Следом гулко хохотнул Серафим, стаканы с медом тонко задребезжали. Заборщиков тут же смолк, испуганно покосившись на печь, где спали дети.
— Тимша-то все равно за Пеккой утекет, — независимо продолжил Федор. — тут и к нойду ходить не надо, Что ж его одного отпускать? Я Егоршу уговорю — втроем и пойдем.
Как ни странно, их почти не отговаривали. Хозяин, порывшись в охотничьем снаряжении, выдал Тимше новенькие лыжи-калги, Серафим небрежно помял серегин печок, бросил ему свою малицу.
— Эта получше… — проворчал он. — И валенки мои надень — как раз на яры впору будут… а печок с собой возьми: малицу потом девке отдашь… Юха пленных не жалеет, чай, одне лохмотья на ней… — Серафим пожевал губами, виновато отводя глаза, добавил, — ты не думай, я бы и сам пошел, да свей, поганец, ногу нарушил…
Шабанов опустил взгляд — в длинной прорехе на колене серафимовых штанов виднелась заскорузлая от крови тряпица.
— Что ты, дядька Серафим! — Шабанов сглотнул подступивший к горлу комок. — Разве ж я не понимаю? Да ты не переживай, мы справимся, честное слово, справимся!
Заборщиков неловко шагнул вперед, порывисто обнял Шабанова.
— Я знаю, — просто сказал он.
* * *Весайнен спешил. Как вспугнутая зарей нечисть, как напаскудивший в курятнике хорек. Забыв прямой путь к собственному хутору. На запад, вкруг отделявшего Каянь от Швеции залива — подальше от проклятых русских! Ничего, что в Весала морем возвращаться — зато кольские поморы не догонят!
Не раз и не два он останавливался, пропуская отряд, напряженно ловил в завываниях ветра звуки погони… Нет, ничего… снова ни звука. Пекка злобно скалился — звуки ерунда, битый волк погоню шкурой чувствует! Должна быть погоня… Или нет? Или руссы снова опередили и сейчас жгут месяц назад отстроенный хутор, с пьяным гоготом вытаскивают из могил кости сыновей…
Пекка ожесточенно затряс головой, отгоняя некстати возникшую в памяти картину — его воины, с радостным ревом громят монастырские погосты, выкидывают из склепов гробы, режут монахов…
Нет. Нельзя сравнивать — это была verikosto, кровная месть! Он имел право на жестокость!
Весайнен догнал ушедший вперед отряд, злобный удар тяжелого кулака сбил с ног еле плетущегося монаха — зачем шатается? Не велик и груз на плечах — всего—то мешок с церковной утварью!
Двое пленников склонились над упавшим, помогли встать. Чернец сделал пару неверных шагов и рухнул, чтобы больше не подняться.
— Оставить падаль! — прорычал Весайнен, хватаясь за меч. — Тащить мешок, пыстро!
Чернецы, тихо бормоча молитвы, освободили тело от груза, один из них нагнулся, в довесок к своему, принял на плечи мешок упавшего.
Пекка злобно прищурился — ни выбеленная сединой борода, ни монашеская ряса не могли скрыть широкие плечи и грозную стать бывшего ратника.
«Именно такие жгли Весала. Именно такие убивали сыновей!» — горячечно билось в голове. Меч с тихим скрежетом пополз из ножен… но Весайнен справился с собой. — «Еще рано. Пусть работает. Можно, тем временем, придумать бывшему воину казнь. Такую, чтоб сыновья радовались, глядя вниз из христианского рая!»
Весайнен еще раз оглянулся — посланные в арьегардный дозор ватажники почему—то не спешили вернуться… До сих пор сидят в засаде? Впустую? Не-ет. Воспитанное десятком набегов чутье не могло подвести — кто-то наверняка идет по следу.
— Пыстро, русска свиньи! Пыстро! — рявкнул Весайнен.
Меч по-прежнему оставался в ножнах — двуногую скотину надо беречь… до подходящего времени.
Оставленные в арьегарде шведы прекрасно знали, что от них требуется — оба давно разменяли четвертый десяток, оба давно перестали вести счет убитым русским… Зато они умели ждать — могли прикинуться сугробом или валуном, могли терпеть холод и неподвижность, лишь бы снова остаться в живых и выпить у жаркого камина за погибель проклятых руссов.
* * *Пурга, сопки тонут в снегу… Полярная ночь… Третьи сутки погони…
Тянушийся от Букина ремешок перед тем как провиснуть, дважды дернулся. Сергей замер, едва не забыв продублировать сигнал для идущего позади Харламова. Два рывка — враги.
Висящий за спиной самострел медленно перекочевал в руки. Рычаг лег в гнездо, готовый вздернуть стальную тетиву на дыбу курка. Сердце резко ускорило темп, насыщая тело адреналином. Сейчас, сейчас…
Возникший из тьмы силуэт заставил напрячься мышцы… в следующий миг Шабанов прикусил губу, чтобы сдержать ругательство — Букин! Чертов лопарь двигался с беззвучностью полярной совы.
По правую руку возникла громада Харламова. Стрелец пригнулся, чтобы не упустить ни слова, из сообщения лопаря.
— Двое их, — едва шевеля губами прошептал Федор. — Хорошо, гады, прячутся. Если б не ветер, вляпались бы, как воробей в коровье дерьмо. Осталось бы сидеть и не чирикать!
— Не балаболь, дело говори, — дохнул в ответ Егорий.
— Я и говорю — ветер-то западный, а каянцы небось месяц бани не видели! Разит, как от выгребной ямы. Тут уж прячься, не прячься, а вонь-то выдаст.
— Всего-то два засранца? — шепот Харламова задышал охотничьим азартом. — Да я их один от вони вылечу — мертвые не потеют.
Егорий вернулся к оставленной позади кереже, из поклажи вынырнул белый плащ-мятель. Сергей хотел последовать примеру… остановила легшая на плечо рука Букина.
— Не надо, — прошептал Федор. — Мы Егорке тока мешаться будем…
Шабанов сердито отшатнулся, и Букин тут де сменил точку зрения:
— Однако, можешь за мной идти — коли Егорий не справится, твой самострел в самый раз придется.
Сергей бы поверил, если б не видел, как Букин натягивает тетиву на метровый лопарский лук.
«Нужен я им, как зайцу лосиные рога… — с горечью подумал Сергей. — С лопарем в стрельбе состязаться — лишний раз краснеть».
Завывавший вторые сутки напролет ветер как назло стих. Лишь снег по—прежнему сыпал, старательно пряча скользнувшую мимо Сергея белую тень.
Чуть выждав следом двинулся Букин. Сбросивший постромки Шабанов не отставал ни на шаг.
Как умер первый каянец, Сергей понял, увидев мелькнувшего перед ним Егория. Стрелец выразительно потряс окровавленным ножом и снова исчез в снегопаде.
«Федор сказал, двое каянцев-то…» — настороженно подумал Шабанов. — Значит, где-то еще один прячется…
Подкрасться ко второму Егору не удалось — попавшаяся на пути сосна встряхнулась, как вылезший из воды пес, освобожденно взмахнула ветвями…
Возникший двадцатиметровый снежный падун[45] на миг застыл. Вокруг сосны возник причудливый ореол, до странности напоминая скособоченный человеческий силуэт… затем из снежного облака с яростным криком вырвался Харламов.
Скрываться долее было незачем, Сергей яростно рванул рычаг самострела. Стальной оперенный болт прыгнул в ждущую его ложбинку, как любовник в призывно распахнутую постель…
Видимо, снежная лавина показалась великаном не одному Шабанову, а вылетевшее из облака рычащее чудовище окончательно свела с ума притаившегося неподалеку каянца.
Пронзительно заверещав: «Hijsi!!! Hijsi!!!», он выскочил из скрытой заметенной снегом ложбинки, сломя голову понесся к ушедшему вперед отряду… Звонко тренькнула тетива лопарского лука, следом гулко хлестнул самострел. Крик захлебнулся, каянец рухнул ничком.
Харламов подскочил к упавшему, настороженно склонился над телом… и выпрямился, пряча в голенище не пригодившийся засапожник.
Букин, потрогал торчавший из расколотого стального шлема самострельный болт, уважительно поцокал языком.
— Хорошо, однако, стрельнул, — похвалил он Шабанова и, с горестным вздохом, добавил, — жаль тока, шапку испортил со стрельцов за такую ведро водки стребовать можно…