«Богато живут… ишь, сколь амбаров понастроили!»
Шабанов откатился за бревенчатый сарай, чуть слышно скрипнула тетива взводимого самострела.
Мерзнуть пришлось недолго — обиженным котом мявкает дверь, на пороге усадьбы появляется заспанный детина в рубахе до колен и наскоро заправленных в сапоги пестрядных штанах. Широкий мясницкий тесак кажется продолжением руки. Лезвие, словно принюхиваясь, чертит восьмерки. Судя по ухваткам, сражаться парню не впервой.
«Сам напросился…» Сергей прицелился. Тщательно — глаза слезились от усталости.
Стрела ударила в лоб. Тесак вырвался из рук финна, вонзился в косяк. Детина нелепо взмахнул руками, повалился на стоящих за спиной. Раздался истошный бабий вопль, дверь захлопнулась. Грохотнул, вдвигаясь в пазы, тяжелый засов.
«Собаку жалко… — вздохнул Шабанов. — Она ж не виновата, что каянцам служит… служила.»
Сергей, почти не скрываясь, прошелся по двору, открыл ворота сеновала.
— Что-то я не согрелся у саней-то пеккиных… — проворчал он, сваливая сено под стеной усадьбы. — Видать далеко лежал… Может, хоть здесь отогреюсь?
Высекать искру из подаренного Букиным огнива было сущим мучением. Особенно под неумолчные бабьи вопли. Сергей с тоской вспомнил китайские разовые зажигалки. До зажигалок оставалось четыре с лишним века… а до прихода Весайнена — не больше получаса.
— Чего орать-то? — проворчал Сергей, не рассчитывая впрочем, что его услышат. — Я ж дверь-то не подпер… Это Пекка такое любит, это ваши в Кеми детишек жгли!
Сено таки схватилось, огонь жадно лизнул стены, втиснулся под придавивший соломенную кровлю снег.
— Добро пожаловать, Пекка! — недобро пригласил Шабанов, поджигая хлева и конюшню.
Учуявшие дым хозяева выскочили на двор — хутор полыхал десятком огромных костров. Жалобно мычали коровы, человеческими голосами плакали овцы, бешено визжали кони… И никаких шансов на спасение.
Старый финн прошаркал на середину двора, босые ноги остановились посреди успевшей образоваться лужи. Накопленное тяжким трудом добро улетало к небу веселыми яркими искрами. Финн ненавидяще уставился на восток — туда, где лежали земли проклятых московитов. Иссохший старческий кулачок бессильно прогрозил невидимому врагу.
Рядом с патриархом, испуганно озираясь, вырос щуплый парнишка лет тринадцати. В худенькой ручонке мелко дрожал puukko. Разгоревшийся пожар отражался в полированном лезвии, на снегу нервно плясали оранжевые блики.
За спинами последних защитников подвывая топтались женщины — простоволосые, в накинутых на ночные рубахи кожушках, за подолы рубах цеплялась соломенноголовая ребятня…
Притаившийся у дальнего амбара Шабанов сплюнул и опустил самострел.
— Живите уж… — буркнул он.
* * *Зарево пожара Весайнен не спутал бы ни с чем другим точно так же пылало там, где проходил его отряд. И не надо объяснять, что горит, и кто поджигатель.
Позади, на единственных оставшихся в отряде санях, подвывал дружинник с раздробленной медвежьим капканом ступней.
«Росомаха… — мысленно прорычал Весайнен. — Проклятая росомаха!»
Негромко скрипнул наст. Сбоку надвинулась грузная фигура десятника Яри Хакконена.
— Huath skulum vi göra, Juho? — угрюмо спросил он, не хуже Весайнена понимая, что означают оранжевые сполохи на низких утюжащих вершины сопок тучах. — Folk sigher at æpter at vi brände klosterin, sälin hafuer forlatidh os…man bör lata monkerar gaa, Juho! Kanske järvin skulde lata os i roin tha? /Что будем делать, Юхо? Люди говорят, с тех пор, как мы сожгли монастырь, удача отвернулась от нас… надо отпустить монахов, Юхо! Может тогда росомаха оставит нас в покое? (древнешвед.)/
Бешенство хлынуло проторенной дорогой — кулак Весайнена с размаху врезался в челюсть Хакконнена, хрустнула кость. Детину подбросило в воздух, отнесло на пару метров.
— Thu giordhe thet i brok, Jari? — зловеще спросил Весайнен. — Sett een rafk i skog? /В штаны наложил, Яри? Равка в лесу увидел? (древнешв.)/
Десятник пошевелил челюстью, на снег полетели выбитые зубы. Весайнен презрительно плюнул в окровавленное лицо.
— Dare! — яростно бросил Весайнен. — Rafkar sätter äkke gardherar i lughi — är rädhas pa elder! Thet är een madher! Lwr oc ilzkafalder som een järv, men een madher! Oc een madher kan blifua umgiort… Ia! Umgiort!!! /Дурак! Равки хуторов не поджигают — огня боятся! Это человек! Хитрый и злобный, как росомаха, но человек! А человека можно убить… Да! Убить!!!(древнешвед.)/
Пекка, забыв о десятнике, уставился вдаль. Бороду встопорщила хищная усмешка, блеснули зубы — в сполохах далекого зарева они казались оранжево—красными… отведавшими хлещущей из вражеской глотки крови.
Хакконен завозился, поднимаясь на ноги. Его шатало, глаза норовили съехаться к переносице. Пекка ощерился, потянул из ножен меч. Напуганный десятник отшатнулся, запутался в лыжах… Весайнен его попросту не заметил.
— Forlatidh sälin? Lösa monkerar? Iak skal lösa them väl! Alla skulu vita hwo är sälsherra här!!! /Удача пропала? Монахов освободить? Я их освобожу! Все узнают, кто здесь хозяин удачи!!!(древнешвед.)/
В несколько прыжков обезумевший каянец подскочил к оставимся в живых пленникам, из широко разверстого рта вырвался звериный вопль, меч со змеиным шипом рассекал воздух.
— Хей, monker, хочешь сфопота? — выкрикнул Пекка на ломаном русском, обрушив сверкающее железо на плечо вставшего перед ним инока.
Плоть расступилась, в разрубе сахарно белели кости… Инок хотел перекреститься… брызжущий кровью обрубок руки нелепо дернулся… инок покачнулся и упал ничком.
— Ратуйтесь, секотня всем сфопота! — проорал Весайнен.
С головы до ног облитый дымящейся на морозе кровью каянец походил на вырвавшегося из адского пламени демона…
* * *И возвысился тогда голос монаха, средь выживших по постригу старшего: «Молитесь, братие, готовьтесь принять венец мученический!» И приняли монахи смерть безропотно, до конца обет послушания и смирения пред волей Божией исполнив…
* * *— Iasso, hwar är gudhstraff?! /Ну, где кара Господня?! (древнешвед.)/
Искаженное безумным оскалом лицо Весайнена запрокинулось, меч призывно взметнулся над головой… Пекка захохотал. Окровавленный клинок пылал в ночи багровым адским огнем.
Не прошло и минуты, как смех резко оборвался. Весайнен сгорбился, разъяренным зверем шагнул к испуганно сгрудившимся у саней ватажникам.
— Reddhara!!! — проревел он. — Järvin gaar æpter os, ju?! I morghon skulu ir sea thäns hovodh pa miin bälte! Löp till Vesala, rottar! Iak komer! /Трусы!!! Росомаха за нами идет, да?! Завтра вы увидите ее голову на моем поясе! Бегите к Весала, крысы! Я догоню! (древнешвед.)/
* * *Сергей не мог поверить глазам — после стольких дней тщетной охоты, после утраты последней надежды, когда казалось, проклятый Весайнен так и уйдет безнаказанным… увидеть его посреди леса? Одного, без десятка непременных охранников?! Может, снова мерещится — как третьего дня, когда под обледенелой скалой вход в кабак увидел. И кабатчика с миской пельменей в руках… Ведь знал же, что в царевых кабаках закуси не подают, а как ломанулся! Едва лоб о принятый за кабатчика разлапистый пень не расшиб.
Шабанов потряс головой, потер воспаленные от долгой бессонницы глаза… «Ни хрена… топает, мечом размахивает, орет что-то… нет, не разобрать… или все-таки морок? Как бы еще проверить?»
Сергей обнажил запястье, от души прикусил кожу…
«Ух, мать-перемать! Больно же! — вопль едва не вырвался из груди. — Не сплю… выходит… и впрямь Пекка!»
Застилавший разум туман усталости моментально рассеялся. Мир стал кристально ясным, полярная ночь — прозрачными осенними сумерками. Мысли неслись холодные и острые, как самострельные болты.
«Почему он один? Почему ломит по лесу одуревшим кабаном? Сошел с ума? Ищет смерти?»
Сергей поднял самострел, прицелился…
«Самострел добрый — низкий поклон воеводе Загрязскому. На сто шагов болтом любую кольчугу, как бумагу… Ну давай, давай, подходи…»
Весайнен метался от дерева к дереву, колотил мечом по стволам — аж щепки летели, — брызгал слюной, орал угрозы на шепелявом русском…
«…тронулся умом человек — тренькнуло что—то в голове, и пошел с елками воевать… странно однако, что выцелить не получается — то за дерево нырнет, то за камнем спрячется… Так и хочется выйти, да треснуть по башке, чтоб не крутился. Или вовсе живьем взять… Выйти?.. ВЫЙТИ?!»